Наша счастливая треклятая жизнь

Коротаева Александра

В этот раз мама мучила крепдешин дольше, чем обычно. К ней подошла закройщица: «Серафима Пантелеймоновна, какие сомнения?» Мама призналась, что материал очень нравится, но, похоже, он ей не по возрасту. Портниха маму переубедила. По дороге домой мама мне сказала: «Чтобы не быть смешной, нужно уметь посмотреть на себя со стороны. Или спросить того, кому доверяешь».

Как она любила это платье с тюльпанами! И, когда надевала его, всегда вспоминала, как мучилась перед покупкой.

Пепел роз

В отроческом возрасте мама чуть не умерла от сыпного тифа: лежала две недели без сознания. Рассказывала, что во время бреда была совершенно счастлива. Ей чудилось,

что ей подарили всевозможные наряды и она вертелась в них перед зеркалом до головокружения. Очнувшись, она прошептала сухими губами: «Мама, где мои платья?» Бабушка не поняла, переспросила. Мама повторила и попросила их ей показать. Пришлось объяснять, что это был бред и никаких платьев нет. Мама заплакала и спросила еще раз: «И розового нет?» А дальше, как у Цветаевой: «Розового платья никто не подарил». Думаю, что желание мамы красиво одеваться родилось тогда, во время тифа.

Однажды мама решила купить мне пальто. Вообще-то я почти все донашивала за Нанкой, и новых вещей, приобретенных специально для меня, было довольно мало. А тут целое новое пальто! И мы поехали в центр, в «Детский мир». С нами был дядя Валя, приехавший на пару дней из Симферополя.

В магазине было жарко и много народу. Родители силой заставляли своих детей мерить кучу обуви: с металлом в голосе просили притоптывать, приседать, делать физические упражнения и больно жали пальцами на носки ботинок. Детские нервы не выдерживали, и то в одном, то в другом конце магазина начиналась истерика с последующим размеренным усердным шлепаньем по заднице и причитанием: «От, ты у меня допрыгался-доигрался!» В отделе одежды бледные дети вертелись у зеркал как неживые, подкручиваемые за плечи крепкими родительскими руками.

Когда наконец принималось решение сделать покупку, мать отходила в угол, лезла себе в потный лифчик, вытаскивала мокрые рыжие рубли, сто раз плевала себе в руки, отсчитывая одну и ту же сумму по нескольку раз и, как генерал, принявший одно-единственное верное решение, печатным шагом шла к кассе. Дети в это время в полуобморочном состоянии нащупывали друг друга глазами и, замерев, с пониманием и теплотой обменивались взглядами.

В отделе «пальто» было грустно. Все пальто были темного цвета. Мама подошла к продавщице и спросила: «Скажите, а для девочек уже ничего не шьют? Девочки нашей стране уже не нужны?» Продавщица обиженно сложила губы подковкой и куда-то ушла. Вернулась она быстро. В руке она держала на плечиках пальто небесной красоты розового цвета. «Цвет — пепел роз. Пальто импортное», — скороговоркой протрубила она. Когда она назвала цену, по тому, как мама поправила очки, я поняла, что это счастье не мое. В другом конце магазина дядя Валя звал нас: «Сима, идите сюда! Вот какие надо покупать! В этом хоть в грязи валяйся! Куда она в том?» Мама тяжело задышала и тихо зацедила: «Ты, Валентин, не путай моих девочек с твоими мальчишками. Если моя дочь будет носить такое пальто, она никогда не поймет, что такое красота. — И победно закончила: — Сашулька, а я решила: розовое — твое пальто!» Дядя Валя обиделся и уехал в Симферополь, а мама буквально за день сшила мне из буклированной ткани белый берет с помпоном и шарфик. Когда я шла в музыкальную школу в своем пальто «пепел роз», в белом берете, сдвинутом набок, с черной нотной папочкой на веревках, люди восхищенно оборачивались на меня, а я им благосклонно улыбалась.

Сейчас буду варить борщ. Без мяса. Если правильно сделать заправку, никакого мяса не надо. А на второе — картошку! Жареная картошка — первое лекарство от стресса. Стресса, к счастью, нет, но есть картошка!

Открываю запотевшее окно. Сразу врывается шум проспекта. Где бы я ни была, мне всегда хочется вернуться в эту шумную пыльную Москву. Как странно,

что теперь в провинции долго не могу — ритмы не те. Нужен шум, нужны выхлопные газы.

Обедать без Катьки не буду. Чего бы такого съесть? Лезу в холодильник и нахожу старый жесткий апельсин. Катька от него будет чесаться, а я съем…

Апельсин

Когда замерзает лужа — это счастье! Можно стучать по ней каблуком и откалывать кусочки льда, можно скользить по ней, можно ходить там, где лед совсем тонкий, и с хрустом проваливаться в пустые домики. Можно найти прозрачные места и любоваться тем, что спрятано подо льдом, можно найти чистенький кусочек льда и пососать. Главное, чтоб ее никто не посыпал золой или песком.

Однажды мне повезло: утром во дворе никого не было, и я стала царицей большой замерзшей лужи! Я уже почти научилась кататься на ногах, и тут пришла Людка. В руках у нее был оранжевый мячик. Она стояла и смотрела, как я бесстрашно скольжу одна по такой большой луже. «Это что у тебя?» — спросила я. «Апельсин, — ответила Людка, — это как мандарин, только большой». «А-а…» — протянула я, продолжая кататься и изо всех сил стараясь не обращать на Людку внимания. Говорить было не о чем. Людка стала двигаться к центру лужи, остановилась на ее середине, надкусила апельсин и стала его чистить, бросая кожуру на лед. Стало неудобно кататься. Лужа из большой стала совсем маленькой. Остро и бодряще запахло.

Людка жевала апельсин, громко высасывала из него сок и наблюдала за мной. Стало тоскливо и захотелось домой к маме. Я подошла к Людке и изо всех сил ее толкнула. Она упала, оранжевый мячик покатился, лужа треснула, и из нее хлынула черная грязь. Я испугалась, подняла апельсин и положила рядом с Людкой, сидевшей в самой грязи и истошно оравшей.

Дома мама удивилась, что я так мало погуляла. Я рассказала ей про апельсин. Когда тетя Глаша принесла нам Людкино пальто для стирки, мама меня совсем не ругала. Тогда мне показалось это странным…

Трубочка с кремом

Недалеко от базара, рядом с булочной, торговали на улице жареными пирожками. Четыре копейки — и он твой! Маленький, пышный, туго набитый сочным ливером! Если я из музыкалки шла с мамой, я начинала жаловаться на пустоту в желудке и легкое головокружение, это была хитрость, иначе мама не разрешила бы есть на улице. Объяснений тому находила много: руки немытые, есть на ходу вредно, и самое жалостное — мол, вдруг встретится нам голодный человек, а денег у него нет, и он будет смотреть, как ты ешь пирожок, и глотать слюнки, значит, надо и ему купить, а на всех денег не хватит, и так далее. Ох уж эти взрослые, как у них все сложно!

Купив все-таки мне два пирожка, мы доходили до укромной скамейки, и только там воспитанная девочка, да и то в редких случаях, могла себе позволить их съесть.

И вот мы идем из музыкалки с мамой, а пирожков нет. Лысый лоток! Тоска сразу наваливается, голова моя повисает набок, все мне немило. Мы заходим в булочную, мама покупает неинтересный хлеб, а я вдруг вижу трубочку с кремом. Вафельная! С розовым кремом! И всего-то: двадцать две копеечки! Я сама от себя не ожидала, но вдруг мне стало позарез нужно получить эту трубочку. «Мама, купи, купи, мама, мама, ты мне никогда не покупала такой трубочки, а теперь купи, мама, я больше никогда в жизни ничего не попрошу, только попробую и все, что же ты, мама, мне не покупаешь трубочки с кремом, может, ты, мама, меня не любишь?!» — все это я шипела на одном дыхании, как молитву, делая страшные глаза и цепляясь за ее пальто. Мама стряхнула мои руки и спокойно сказала: «Баловство». Какая-то тетка, проходя мимо мамы, ехидно улыбнулась: «Какая капризная девочка!» — и ласково посмотрела на меня. Мы вышли на улицу, и я сказала маме, глотая слезы: «Ты жадная! Жадная! Жад-на-я!!!»