Наша счастливая треклятая жизнь

Коротаева Александра

Домой шли молча, не прикасаясь друг к другу, словно чужие. Дома мама села на стул, поставила меня рядом и сказала: «Хорошо, давай сделаем так: в следующий раз я куплю тебе вместо пирожков трубочку, договорились?» Наверное, она ждала, что я что-то пойму, попрошу у нее прощения, но я просто кивнула.

Когда настал этот следующий раз, пирожки были. Мы прошли мимо. Зашли в булочную. Тетка в короне на лбу умильно протянула мне трубочку в папиросной бумаге. Мы пошли в сквер и сели на скамейку. Я откусила. Трубочка была сухая, и с нее посыпались крошки. Прожевала. Хм… ничего особенного. Кроме того, трубочка зияла самой что ни на есть откровенной пустотой, и только в конце ее оставалось немного розового крема.

Я зачем-то дунула в нее, и крем осторожно спрыгнул мне на пальто. Я охнула, сжала трубочку, трубочка треснула и брызнула мелкими крошками на асфальт. «Вот это да!» — восхищенно сказала мама. Я заплакала и бросилась ей на шею. Я сидела у мамы на руках как маленькая, и нам было так хорошо, так спокойно и счастливо, как раньше. А вокруг нас прыгали воробьи и радовались моей злосчастной трубочке.

Конфеты

К сладкому мы с Нанкой не были приучены. Конфет в нашем доме никогда не водилось. Правда, в Новый год подарки от Деда Мороза мы получали. В кульках — из прозрачной шуршащей или плотной бумаги, — на которых были нарисованы Дед Мороз со Снегурочкой, плотно лежали конфеты, несколько грецких орехов, два мандарина и пачка печенья. На дне каталась россыпь разноцветных драже. Были ириски, сосалки, карамельки с повидлом. На деле оказывалось, что конфет шоколадных — с гулькин нос. В основном — с белой или розовой начинкой. «Белочка», «Мишка косолапый», «Мишка на Севере» чувствовали себя одиноко в этой компании. Для нас же такой кулек был роскошью.

Мне было лет семь, когда мама отправила нас с Нанкой в летний лагерь «Лесная поляна». Лагерь был очень хороший, но мы затосковали смертно. Встречаясь с Нанкой украдкой где-то в закутке, я плакала у нее на плече и по пальцам считала, сколько еще нам осталось отдыхать. Однажды был какой-то праздник, всем детям выдали по шоколадной конфете. Мы с Нанкой их не съели, а положили в конверт и отослали домой со слезной припиской: «Дорогая мамулечка, скоро мы наконец-то приедем домой. А конфеты — это тебе гостинцы от нас».

Мама, конечно, никаких конфет не получила, но поругала за то, что мы такие темные и в конверты пихаем разные разности.

Приблизительно в этом возрасте мы научились делать конфеты сами. Все очень просто: размешиваешь сахар с водой до густой жижи, наливаешь в алюминиевую миску и ставишь на керогаз. Сахар начинает плавиться, пузыриться, сначала желтеть, потом коричневеть, значит — готово. Миска остывает, конфета отдирается ножом и кладется в рот большим куском. Кусок растягивает щеки, из неплотно закрытого рта норовит вылиться слюна, ты подхватываешь ртом воздух и прикрываешь глаза.

Однажды, когда Нанка отдирала конфету от миски, нож сорвался и воткнулся ей в ладонь, да так глубоко, что с другой стороны кисти почти показалось острие лезвия. Я чуть не упала в обморок, но Нанка закричала на меня: «Тащи быстрей зеленку!» Вынув нож из раны, она раскрыла ее двумя пальцами и приказала: «Лей!» Я налила. Потом мы туго все забинтовали. Как ни странно, мама нас похвалила в этот раз. Вообще она нас часто ругала, когда мы ждали от нее похвалы, и, наоборот, хвалила, когда мы боялись, что оторвет голову.

Врубаю телевизор. Когда я что-то делаю на кухне, люблю, чтобы в доме были какие-то звуки. Вроде я не одна. Иногда, если повезет, можно напасть на интересную передачу, но чаще, не найдя ничего приличного, раздражаюсь и выключаю.

Телик

Когда мы (позже многих) приобрели черно-белый телевизор «Березка-2», началась новая жизнь. В газете с программами передач мы подчеркивали все, что хотели посмотреть на неделе. В то время телевидение только набирало обороты. В Феодосии было всего два канала,

но рычажок, которым надо было каналы переключать, быстро у всех ломался. Поэтому рядом с телевизором в каждой семье лежали пассатижи. К тому же нужно было еще следить за трансформатором, вернее за его стрелкой, все время норовившей отклониться от красной черты, это означало, что телевизор может перегореть. Трансформатор стоял на полу, и мы по очереди падали на пол, чтобы проверить стрелку. Эти внезапные припадания к полу напоминали горячие мусульманские молитвы.

Какие-то бесконечные пленумы и заседания со столь же нескончаемыми аплодисментами заполоняли эфир. Пели бесчисленные, очень идейные хоры, чуть веселей, но и навязчивей, плясали свои пляски неутомимые ансамбли, в которых солисты под победное уханье массовки взмывали в шпагате в воздух, а солистки подолгу крутились как веретено. Время от времени на экране высвечивалась рамка, что означало перерыв в вещании. Часто в телевизоре случались помехи, шип, кадр прыгал. Жители Городка объясняли это плохим напряжением в сети, но с таким объяснением мирились не все и, заметив на экране сбой, шарахали по своему любимцу кулаком — иногда помогало.

Когда по телевизору шел футбол или хоккей, те семьи, в которых водились кормильцы, были вынуждены наблюдать внезапные вспышки гнева или радости своих, в быту мало разговорчивых, мужчин. «Что ты, сука, не играешь? Играй, я тебе сказал! Кому ты дал пас, я тебя спрашиваю, звездочет херов?! На! На! На, сука! Не можешь играть?! Не играй, я тебе сказал!» При таких властных комментариях, которые спокойно проникали за пределы открытых окон, соседи начинали узнавать друг друга лучше.

Нам мама разрешала смотреть только одну передачу в день. Допустим, мы смотрели «Клуб кинопутешествий», и сразу после передачи телевизор выключался. Нужно было делать намеченные на сегодня дела. Случалось, что мама, приходя с работы, хоть и заставала нас за уроками, но, положив руку на корпус телевизора, ощущала характерное тепло, свойственное хорошо поработавшему мотору. В таких случаях она выдергивала шнур антенны, отсоединяла трансформатор, все это прятала в шкафу, а телевизор накрывала куском гобелена и говорила, что теперь это просто мебель. Правда, и такая мера не всегда помогала, мы быстро научились все подключать и только точнее вычисляли время маминого возвращения.

Если шел какой-нибудь фильм, улица вымирала. Сразу после его окончания народ высыпал за калитки, и начиналось обсуждение. Мы с Нанкой стали собирать открытки с артистами, мама не мешала и даже давала деньги на наше увлечение. Этими фотографиями мы обменивались с подружками — нужно было не прогадать и за одну фотокарточку суметь выцыганить две.

Почти взрослая жизнь

Попав в Сибирь, мы с Надей почувствовали огромную разницу между мегаполисом и провинцией. С одной стороны — открылись широкие горизонты, с другой — в этих горизонтах легко можно было затеряться. Нужны были новые авторитеты, которые не дали бы нам сгинуть в большом потоке информации и всевозможных соблазнов. Конечно, воспитание, любовь мамы и собственный опыт никуда не делись, но пришло время новых вливаний и впечатлений, которые бы питали нас и служили ориентирами в теперь уже почти взрослой жизни.

Со своими педагогами по музыке мы говорили обо всем, не только об искусстве. В любую погоду шли с ними пешком по нескольку километров и говорили, говорили без умолку. Потом, оставшись вдвоем, мы с Нанкой продолжали рассуждать, спорить, радоваться взаимному пониманию. И торопились к маме, чтобы посвятить ее в наши открытия. Мама окрылялась, глядя на наше взросление. Все реже она стала запираться в ванной и выходить оттуда с опухшими глазами. Потихоньку начала притупляться и утихать наша тоска по Крыму.