Наша тайна
Шрифт:
— Странно. С такой водой у меня нет проблем. Я люблю океан. Люблю озера. Люблю принимать душ или ванну. Меня расстраивает только дождь.
Минуту Том не отвечал. Потом сказал:
— Вы говорите в нос. Простудились?
Зачем было надевать темные очки?
— Нет. Просто долго плакала. — Похоже, скрывать не имело смысла. — Поэтому и опоздала. Просто остановилась у края дороги и плакала. Я ничего не могла с собой поделать.
Дебора чувствовала, что он ее рассматривает.
— Из-за чего?
Она пожала плечами.
— Из-за жизни.
— Но вы поплакали, и вам стало легче. Некоторым людям это не помогает. Почему?
Теперь она подняла на него глаза. На Томе была мятая рубашка, небрежно заправленная в джинсы. Он держал руки в карманах. Его глаза встретились с ее глазами.
— По-моему, в каждом из нас природой заложены навыки выживания, но опыт тоже важен. С каждым из нас жизнь обходится по-разному.
Мимо пролетела пара синичек. Дебора смотрела, как они исчезают в ветвях плакучей ивы на противоположном берегу.
— А как же человек, который отказывается признавать свои эмоции? — спросил Том.
— Таким был Кельвин?
Синички присоединились к остальной шумно перекликающейся стае на дереве.
— Скорее всего, — признался Том. — Я разговаривал с Селеной, после того как мы просмотрели его медицинские записи. Она все время спрашивала, как он мог после своих микроинсультов возить ее в машине и рисковать ее жизнью, словно она для него ничего не значила. Она все время спрашивала, как он мог столько ей не рассказывать, словно она ему совсем не нужна. Но Кельвин всегда скрывал свои чувства.
— Всегда?
Прошла минута, прежде чем Том ответил:
— Мои родители не поощряли бурного выражения эмоций. Мама не любила плача, и как только мы стали достаточно взрослыми, чтобы позаботиться о себе, ее не было рядом. А зачем плакать, если никто не слышит?
Дебора, которая не так давно сама плакала, ответила:
— Для катарсиса.
Том посмотрел на нее.
— Вы это знаете, и я это знаю. А Кельвин? Думаю, он никогда этого не понимал.
— Почему вашей мамы не было рядом? Она ездила вместе с отцом?
— Это была официальная версия. На самом деле она жила своей жизнью. Я никогда не знал, в чем она состояла. Знал только то, что мама не любила быть связанной обязательствами чуть ли не больше, чем отец.
— Но ведь они решили завести детей, — возразила Дебора и хотела сказать еще что-то об ответственности, которую несет в себе такое решение, но Том заговорил первым.
— На самом деле они не принимали решения о нашем рождении. Мама часто говорила, что мы оба были маленькими сюрпризами. Мне всегда казалось, что она обрадовалась появлению Кельвина, потому что больше не чувствовала себя такой виноватой, оставляя меня одного. Когда я учился в старших классах, мы с братом много времени проводили дома вдвоем.
— Куда смотрели социальные службы? — возмущенно спросила Дебора.
— Точно не на наш дом, — ответил Том. — Нужно отдать родителям должное, у нас была еда, одежда и крыша над головой. Мы не испытывали недостатка в том,
— А что касалось эмоциональных? Но почему же это отразилось больше на Кельвине, чем на вас? — спросила Дебора, потому что Том определенно был уравновешенным и крепким как в физическом, так и в эмоциональном отношении.
Вынув руки из карманов, он ответил:
— Возможно, я был для Кельвина плохим родителем.
Дебора подумала, что, возможно, поэтому у него и не было своей семьи.
— Вы сами были еще ребенком.
— Я был достаточно взрослым. Я видел, как живут нормальные люди. У меня были друзья. Их родители проявляли ко мне доброту и тепло. У Кельвина никогда не было друзей. Люди никогда к нему не тянулись.
— Он был очень красивым.
— Но он не улыбался. Ему нелегко было завязать разговор. У него не было друзей, как у меня. Поэтому я пытался дать ему то, что давали мне родители моих друзей. — Том посмотрел на нее измученными глазами. — Я сделал все, что мог, но думаю, этого было недостаточно. Кельвин замкнулся в себе и решил, что ему необязательно испытывать чувства. По крайней мере, мне хотелось так думать. Мне проще было думать, что он ничего не чувствует, чем думать, что ему больно.
Том пошел вдоль берега и наконец остановился у скамейки. Когда-то она была зеленой, но краска облезла, и скамейка стала светло-серой. Дебора сомневалась, что Том вообще ее видит. Он был весь поглощен своими мыслями.
Она последовала за ним вдоль берега. Когда Дебора приблизилась к скамейке, он сказал:
— Однажды Кельвин влюбился. Ему было не больше двенадцати, но он сходил с ума по своей однокласснице, и пару недель она была без ума от него. За те несколько дней, что они были вместе, он очень изменился. Потом она влюбилась в кого-то другого.
— Он был раздавлен.
— Я был бы раздавлен. Но кто может знать, что чувствовал Кельвин? Он замкнулся. Мой брат никак не проявлял свое горе, только почти ничего не ел. Когда же Кельвин решил, что уже достаточно, и начал опять есть как обычно, то вел себя так, словно никогда раньше с ней не встречался. Его скорлупа стала еще толще. — Том смущенно посмотрел на Дебору. — Это похоже на историю человека, который пережил достаточно, чтобы совершить самоубийство?
Ей хотелось возразить, но она не смогла.
— Он был несчастлив.
Том тяжело опустился на скамейку.
— Мои родители наверняка это знали. Но никто из нас ничего не сделал. Мы могли ему помочь. Но не помогли.
— Разве это была ваша обязанность?
— Возможно, нет, пока я был ребенком, но с тех пор прошло много времени. — Том посмотрел на нее. В его глазах было страдание. — Кельвин мой брат. Я должен был любить его. Но как можно любить человека, который все держит в себе? Мы никогда не были настоящими друзьями. Брата ведь любишь только потому, что он твой брат, так ведь? И если ты его любишь, то разве не должен поддерживать с ним связь и интересоваться, все ли у него в порядке?