Нашествие Даньчжинов
Шрифт:
Я попробовал применить к Джунзу типовую схему судьбы, изломанной Нашествием:
– Вы были, по-видимому, клерком или учителем в небольшом городке. У вас были друзья, семья, интересы в жизни…
Джунз нервно потирал колени, обтянутые ветхой тканью.
– Зачем вы это говорите? Неужели думаете… Вместо ответа я прочитал из Эрнесто Карденаля:
Философ чистит сапоги.
Художник пасет овец.
Мы не умеем читать и писать,
Еще хуже то,
Что мы не умеем мечтать, думать, любить…
– Ну и что? – тихо произнес он, стараясь не глядеть на меня.
– Может
– Почему вы так думаете? – Он вспотел, и от него сильней запахло горюче-смазочными.
– Вы пришли к даньчжииам, чтобы найти там любовь и справедливость? То, чего не хватало в вашем мире? И что они вам обещали? Очиститься от чувств? «Расширить сознание», достичь духовных высот?
– Что вы ко мне пристали? – прошептал он. – Чего вы добиваетесь?
– Хочу вам помочь. Мне кажется, вас поймали на вашей беде. Вас убедили, что все ваши неприятности – из-за ваших личностных качеств. Вам не удается с ними справиться. Вы, по-видимому, очень одаренный человек, поэтому ваши чувства сильны…
– Нет, нет! – жалостливый шепот. – Все не так! «Атеизм – предприятие жестокое», – сказал еще Сартр, ну а НМ – жестокое вдвойне, потому что… Да хотя бы потому, что «нагло» присвоила себе функцию спасения человечества и тем не менее пытается выжить. Спасителей положено распинать на крестах, сжигать, скармливать тиграм… Я как бы протягивал руку дружбы тем, кто распинает нас. А со стороны поглядеть – так издеваюсь над несчастным Джунзом.
– Да, дружище, вас поддели на крючок. Самым примитивным способом. И теперь все ваши слова – не ваши. Вы боитесь остаться один с собой. Вы здесь – не по собственной воле. Верно?
Джунз не выдержал. Перешел на другое кресло и начал шумно вздыхать. Потом запел.
Когда-то говорили о нашествии рационального человека, потом – о потребительской психологии. А теперь – о нашествии бессамостного человека. Расцвет восточных культов, мистики, иррационализма… Курсы черной магии и белой магии в американских и европейских вузах. Портреты популярных мессий, пророков, гуру на экранах телевизоров, в газетах, журналах… Сейчас колдунов на планете больше, чем в средние века. Это, так сказать, следы правой ступни невидимки. Политический конформизм – след левой ступни. Партийные, клановые, армейские культы, догматы, ритуалы – чем не религия? Тоже уничтожение самости. Тоже примат слепой веры.
И все-таки, наверное, не инвязион, не биологическая вспышка-нашествие. Все более ощущалась какая-то иная глубина, что-то, может быть, более страшное, новое, немыслимое. Вот, в сущности, сверхзадача моей экспедиции, главное дело моей жизни… И несчастный Джунз, по-видимому, мог мне помочь, как и я ему. Печать Великой Тайны я смутно разглядел на Джунзе, на других лохматых и лысых, одинаково замызганных, «махнувших на себя рукой», на свой вид, на земное бытие.
Джунз немного фальшивил, и голос его был хрипловатый, но простенькую и приятную для слуха мелодию он выводил со всем старанием. Это был один из гимнов Небесному Учителю на английском языке, его обычно поют «зарубежные даньчжины» самых низких ступеней монашества. Таких не допускают к высотам культа. На таких «возят
Мои слова причинили Джунзу страдания. Не могу видеть чужих мук! Я хотел оставить его в покое, но вдруг подумал: если гуру его секты опытный психолог, то заготовил, конечно, какой-то способ борьбы с сомнениями в подмятых душах, внедрил в психику какие-то формулы поведения. Они сработают немедленно, когда… Этот запах!.. Я похолодел при мысли, что обрек Джунза на мучительную смерть. Он же пропитан горючим составом! И малейшая искра превратит его в факел! Очиститься от скверны сомнений самосожжением – это вполне в духе человеко-монстров, оберегающих свои завоевания. Такое уже бывало…
Свободных мест в салоне было много, я подсел к Джунзу. Мне следовало отказаться от своих жестоких слов, опровергнуть их какой-нибудь иезуитской ложью, чтобы укрепить Джунза в его вере. Только так можно было бы его спасти – если на самом деле в него заложено самоубийство как средство против сомнений… Я прикоснулся к его напряженной руке. Он дернулся, перестал петь.
– Ну что вам еще? – простонал он и торопливо вытер грязным рукавом мокрую щеку. – Да, да, я нищий интеллигент! Из России! Я пришел к даньчжинам сам! Вы это хотели узнать? И теперь прошу вас, очень прошу…
Вместо заготовленной иезуитской лжи я внезапно предложил ему ехать со мной в Тхэ, в святую обитель даньчжинов, где все пропитано памятью о Небесном Учителе и его духом. Ведь мне все равно придется, по-видимому, нанимать ассистентов и рабочих из местных жителей.
Он ошеломленно смотрел на меня, забыв вытереть вторую щеку. Исчадие ада соблазняло верующего приобщением к богу, чего не хотели так сразу дать братья по вере. Паломничество – мощный стимул веры. Паломничество надо заслужить. А Джунз пел еще гимны «низших ступеней».
– Нет, нет, не могу… без разрешения, – заговорил он голосом счастливого человека. – Как же так вот… сразу… Мне поручено… я совсем забыл…
До конца рейса я помогал ему продавать священный товар. Пассажиры были уверены, что меня только что, буквально на их глазах, обратили в даньчжинскую веру, и с удивлением раскошеливались. Некоторые просили у Джунза автографы.
Мы успели поговорить о Ганди, Марксе, Достоевском. Джунз был рад, что я что-то смыслю в литературе, и доверительно сообщил: он уже выбрал себе монашеское имя – Кармхаз, это от «Карамазов». Потрясающе! Достоевский – один из авторитетов в научной монстрологии, провозгласивший защиту личности от любой глобалистики. И вдруг – такая любовь к нему русских даньчжинов. Что у них там, в России, происходит?
В аэропорту Тнекта Джунз нервничал, озирался, потом увидел кого-то в толпе встречающих и побледнел.
– Я только деньги отнесу… – прошептал он, боясь смотреть мне в глаза.
– Подождите немного, и мы вместе…
– Нет, нет! Я должен сам…
Я понял, что он не вернется. Что же делать? Ведь пропадет – с его-то книжной душой! С крепкими чувствами!
Ну какой из меня депрограмматор! Только человека загубил.
– Подождите, Джунз! Перед тем, как нам расстаться… Да что же такое!.. Я в отчаянии, честное слово…