Нашествие хазар (в 2х книгах)
Шрифт:
Потом сказал:
– Мудрость твоего решения бесспорна, муаллим! Да продлятся твои годы, сиятельный!
– И твои тоже, Насир!
– И командующий приложил ладонь правой руки к левой стороне груди, на которой ещё горел сладостным огнём сосок от поцелуя любимой танцовщицы.
Война есть война. Но и тогда люди хотят есть…
Возле длинного таранного бруса, обитого медными пластинами и заканчивающегося острым железным наконечником, наподобие огромного копья толщиной в шею породистого быка, пристроились Сулейман и Христодул и наблюдали
С неба легко струилась звёздная теплынь; заметно усиливающийся ветерок доносил с островных оливковых плантаций терпкий аромат, и его уже не заглушал резкий запах морской воды, так приятно щекочущий поздними вечерами ноздри и горло.
– Смотри, Христодул, какие свиньи! Вон те, что на крайней от нас лодке. Вместо того чтобы стать плотнее в круг, они сдали влево, и край их сети погрузился в воду, и если его не вытянуть, то рыба уйдёт. Ах, неверные свиньи!
– повторил Сулейман, не замечая того, как страдает грек, потому что свиньями мусульманин обзывал его соотечественников.
Да, он предал их, предал из-за трусости, но ведь в душе-то остался христианином, братом по вере тем, кто сейчас кидает сети. Несчастные… Они знают, что весь улов будет съеден не их детьми и жёнами, а арабскими воинами и гази… К тому же за него не получат ни фолла.
Ночь напролёт они ловят рыбу, а на рассвете, уставшие до изнеможения, стыдливо опустив глаза, возвращаются домой к своим опять голодным семьям. У каждого за пазухой находится по одной рыбине, данной за работу надсмотрщиком. И не дай Бог, если он обнаружит ещё, уворованной на улове, - тут же назначит смерть через повешение. Иногда после каждой ночи на пристани покачивалось на виселицах до десятка трупов, но суровая казнь не останавливала, с точки зрения сарацин, преступлений, ибо видение голодных просящих детских глаз было выше всяческих наказаний… А Сулейман всё ругал и ругал рыбаков, и до слуха Христодула, как через зыбкую стену, доносились слова:
– Собаки… Двугорбые верблюды… Мрази… Сороконожки…
«Кого он так?… Ах да, вон тех, кто в поте лица по ночам, вместо того чтобы отдыхать, как все люди, трудятся, чтобы накормить его, оглоеда…» - как-то тупо, сквозь сильные удары сердца, гонящего к голове гудящую кровь, возникали в сознании Христодула эти мысли, и туман вставал перед его глазами, а глаза наполнялись слезами от жалости к землякам и к своей несчастной судьбе.
И тяжёлым, страшным камнем, лёгшим на душу, явились думы о том, что скоро ему придётся убивать этих людей, своих братьев по крови и вере… «Что же это со мной произошло?… Господи! Оборони меня от этого!… Защити, не дай случиться такому! Не дай!» - взывал к Богу грек.
И вдруг ярая злоба накатилась на Христодула, злоба к сидящему рядом человеку. Как он надоел со своими поучениями и нравоучениями, со своими стихами из ненавистного ему Корана, читающий их с выражением вечного превосходства на сытом усатом лице…
Грек даже не заметил, как в руках у него оказался железный крюк, используемый для натягивания канатов, и, когда Сулейман в очередной раз, обратив глаза на фонарные огни рыбаков, составивших лодки в круг и сообща тащивших сеть, разразился в их сторону ругательствами, Христодул почти в бессознательном состоянии, не отдавая себе отчёта, что делает, сильным взмахом руки размозжил сарацину голову.
Сильный «хек», который вырвался из горла араба, странно поразил Христодула, и тут только он понял, что совершил; побежал к борту, чтобы прыгнуть вниз, но его заметил дежурный
Стрела точно вонзилась в шею бедного грека; последнее, что он увидел, - это рыбаки ближней к их карабе лодки всё-таки подтянули край сети, и она висела над водой, а значит рыба теперь не ускользнёт в море… И успел он тогда подумать: «Зачем они подняли её?… Ведь всё равно им достанется только по одной рыбине. На семь-восемь голодных ртов».
В эту ночь, кажется, не спал никто, кроме невольников на греческих хеландиях, которые стонали и вскрикивали во сне от пережитых мучений.
Аббас и Насир Салахдин Юсуф, вооружённые до зубов, переговариваясь, наблюдали с высокой крепостной стены за перемещениями своих кораблей в бухте и радовалась тому, что ветер, дующий от острова в сторону моря, всё больше и больше набирал силу.
Вдруг на стену, запыхавшись, взобрался человек в форме гази в сопровождении одного из охранников Аббаса и за несколько шагов до полководца и главнокомандующего флотом упал на колени, протянув вперёд руки. От быстрого подъёма на крепость он не мог выговорить пока ни слова.
– Кто такой?
– строго спросил Аббас.
– Моряк с карабы, где амиром албахром служит Ахмад Маджид, он и прислал его к вам, - ответил за гази сопровождающий.
Аббас и Насир переглянулись - они знали, что на борту корабля Ахмада находится предатель-грек Христодул.
– Как твоё имя?
– обратился главнокомандующий к гази, всё ещё стоящему на коленях.
– Встань и говори, с чем пришёл.
– Имя моё, повелитель, ал-Мансур… Но это не столь важно. А мой капитан велел передать вам, что грек Христодул убил нашего лоцмана Сулеймана и хотел бежать, но стрела башенного лучника настигла его… Аллах всевидящ и не оставляет неотмщённым ни одно злодеяние.
– Христодул?!
– теперь уже обернулся к моряку сам полководец.
– Значит, взбунтовался, дурак! А я его пожалел тогда…
– Изменника?… - усмехнулся Насир.
– Надо было из его шкуры сделать корабельный барабан, боем которого мы в открытом море отпугиваем гигантских хищных рыб, чтобы они при встречи не выбили корабельное днище. Или же надо было предателю залить глотку расплавленной медью, и нечего было его жалеть, сиятельный. Говорит же Аллах: «Дела неверующих подобны мраку над пучиною моря, когда покрывают её волны, поднимаясь волна над волною, а над ними туча…»
– Ладно, ступай!
– приказал Аббас моряку и кинул ему серебряную монету, которую тот с ловкостью собаки поймал на лету.
– Передай своему капитану, что я скоро буду на вашей карабе, - бросил вдогонку гази главнокомандующий и тихо, как бы для себя, посетовал: - Ах, Сулейман, Сулейман… Какой замечательный был лоцман!
Ветер крепчал. Он широко развевал полы халатов полководца и главнокомандующего флотом, надувал парусами их шаровары и доносил глухие клокотания вулкана. Аббас и Насир разом повернули в его сторону головы и увидели там красные росчерки, словно молнии Юпитера, которые стали высекать в огненных безднах Этны проснувшиеся гиганты Бронте, Стеропе и Арге [103] .
[103] Имена трёх циклопов, о которых говорится в поэме греческого поэта Гесиода «Теогония».