Нашествие. Москва. Буря миров
Шрифт:
Игорь приседал, вытянув перед собой руки, потом принял стойку и побоксировал. К физкультуре он относился серьезно — тело у тебя одно, и если не хочешь, чтобы оно начало рассыпаться, подводить в ответственные моменты, следует его любить, заботиться о нем. То есть поддерживать в форме.
Сейчас он боксировал особенно ожесточенно, молотил кулаками воздух, отклонялся влево и вправо, уходя от ударов, — Лабус, присевший на край нижней койки, даже откинулся, сдвинув Веню к стенке.
А все потому, что лицо Тони маячило у Игоря перед глазами и никак не хотело
Наконец, вспотев и сбившись с дыхания, он замер боком к Лабусу, опустив руки и прикрыв глаза. И лишь тогда ответил на заданный вопрос:
— Она утонула вместе с автобусом. Ехала из Москвы, когда на них напали варханы.
Помолчав, Костя спросил:
— А ты откуда это знаешь? В смысле, где ты был в тот момент?
— Следом на мотоцикле гнал. Прыгнул в воду за автобусом, но он сразу ушел на дно. Я нырял долго, потом меня течение понесло… А потом Хорек вытащил. Выходит, я ему жизнью обязан. Он меня спас… а я ее — нет.
Игорь снова начал приседать — резко, быстро. Закончив, покрутил головой, разминая позвонки, постучал ребром ладони по шее с разных сторон.
— Ты поспокойнее, капитан, не так яростно, — посоветовал Лабус. — А то вы с Лехой одинаковые. У нас в деревне самогонный аппарат был, как-то дед перемудрил, он и рванул. Я как раз в сарай зашел, и тут бах! — дед весь в браге, я в браге, из крыши сарая пару досок вырвало, а спираль аж в огород улетела. Так вот вы оба вроде того аппарата прямо перед взрывом. От вас вроде гудение неслышное идет, понимаешь, о чем я? Опасно это для здоровья.
— А что с Курортником? — спросил Игорь. — И как бы помыться, Костя?
— В бачке вода закончилась, давай так полью. — Лабус вытащил из-под койки пятилитровую пластиковую канистру, свинтил крышку и поднялся. — Над раковиной стань, вон, видишь, за мониторами? Так…
Раковина была прикручена к стене низко, на уровне пояса. Игорь нагнулся, сложив ладони ковшиком. Костя опустил бутыль, полилась вода.
— У Лехи, как он думает, родители и сестра младшая погибли, — негромко заговорил Костя. — Он в этом уверен, хотя я и доказываю ему, что их еще рано хоронить. Ничего ведь не известно. Они жили в Вешняках, интеллигентная такая семья: мама — учительница в институте, батя — врач, как его… педиатр. Сестра — студентка. Когда мы из Лефортова вырвались, сразу туда — а дом разрушен. Такой завал огромный… вдвоем никак не разгрести. Да и варханы вокруг разъезжали, нельзя было оставаться.
Игорь выпрямился, стащил с плеча полотенце, и Костя, завинчивая крышку, добавил:
— В общем, он вбил себе в голову, что они погибли, все трое. И теперь как ты — ожесточенный, только о мести думает.
— Я не думаю о мести, — начал Сотник и замолчал.
— А о чем же еще? — хмыкнул Лабус. — О справедливом возмездии, что ли? Ты варханов хочешь убивать — да побольше, побольше. Скажешь, нет? Мстишь им за боль.
Присев на край койки, Игорь стал обуваться.
— Если бы мы просто мстили за боль, то носились бы по Москве с выпученными
— Ну так вы же не полные идиоты, правильно. Все-таки военные, как-то контролируете себя. Но ведь хочется именно так: схватить что потяжелее и разбивать гадам бошки, и резать их, и стрелять, а, Сота? Я же помню, как ты пальцы сгибал да считал: раз вархан, два вархан… Прикидывал, скольких завалил. Ты не думай, я не из пустого любопытства к тебе в душу полез. Я это сейчас к тому говорю, чтобы вы и дальше себя контролировали и мозгами шевелили, как лучше действовать. Лехе я все это уже высказывал… А ну вставай, молодой! — гаркнул он, толкнув Григоренко. — Все на ногах уже!
Веня сел на койке, хлопая глазами.
— Очухался, салабон? Подъем!
Позевывая, Григоренко молча взялся за стоящие под койкой ботинки.
— Явсен, эй! — позвал Лабус и, когда пеон обернулся, спросил: — А ты уверен, что не в засаду едем? Яков, ты-то уверен?
— Костик, я знаю то же самое, что и ты. Явсен хотел связаться с друзьями на Териане, но помешали необычные флуктуации или, скажем так, помех, зато мы случайно вышли на отряд, попавший на Землю. И как я могу тебе ответить на вопрос…
Курортник из кабины крикнул:
— В окна смотрите! Слева… И справа тоже!
Похватав оружие, Яков, Лабус и Сотник встали возле окон, наполовину прикрытых жалюзи. Явсен остался сидеть, что-то громко втолковывая единственному в автобусе человеку, который хоть как-то мог его понять. Григоренко, поспешно натянув рубаху, тоже схватился за автомат и пригнулся, выглядывая в щель между полосками стали.
— Мы уже возле прудов, — объявил Костя.
Слева от дороги стояла длинная приземистая постройка с разбитыми окнами. Из пролома в шиферном скате торчал пулемет Калашникова, над ним виднелась голова в шляпе непривычного фасона.
— Выше еще двое, — заметил Сотник. — Над коньком, заметил?
— И стволы, — кивнул Лабус. — Но не пулеметы.
— И с этой стороны! — крикнул Веня. — В кустах двое! Это засада?!
— Если б засада — уже б стреляли, молодой.
— Алексей, стоп! — Сотник направился к кабине. — Открой переднюю дверь, но не до конца. Яков, Явсена наружу. Скажи ему, чтоб не дергался и не вздумал бежать: буду целиться в спину.
Автобус встал, пеон поднялся с сиденья. Яков заговорил, сопровождая слова выразительными жестами, Явсен внимательно выслушал и шагнул к наполовину открывшейся двери.
Игорь присел на корточки за его спиной, подняв АК. Явсен спрыгнул с подножки на землю и пошел прочь от автобуса.
— Стоять! — окликнул Игорь, когда пеона и машину разделяли метра три.
— Торча! — перевел Яков, вставший с пистолетом сбоку от проема.
Явсен остановился. Забубнил на терианском.
— Я говорил, что их язык называется «лингвейк»? — спросил Яков.
— Говорил, говорил, — донесся из другого конца автобуса голос Лабуса. — Ты лучше скажи, о чем он на своем лингвейке сейчас шпрехает.