Наши химические сердца
Шрифт:
Тут она взглянула на меня, как мне показалось, неодобрительно. Я этого не ждал и не понял, к чему это она. Она набросила на плечи рюкзак и заковыляла к выходу. Мы с Хинком остались сидеть в тишине, пытаясь понять, что произошло. Секунд через десять до меня дошло, что я зол на нее, и, осознав это, я тоже схватил сумку, быстро встал и пошел к выходу.
– Давайте завтра обсудим, – бросил я Хинку.
Тот, верно, догадался, что я пошел за ней.
– Да-да, конечно. Заходи перед уроками.
Хинк
– Эй!
Она быстро повернулась, смерила меня взглядом, скорчила сердитую мину и пошла дальше.
– Эй. – Я наконец догнал ее и пошел рядом, пытаясь отдышаться.
– Что тебе? – бросила она, по-прежнему не замедляя шаг.
Ее трость гулко стучала о дорогу. Позади засигналил автомобиль. Грейс красноречиво потрясла тростью и сделала знак, чтобы водитель развернулся. Никогда раньше я не видел, чтобы кто-то разворачивался и уезжал поджав хвост, но именно это и произошло.
– Ну… – начал я, но не смог подобрать слова. (Пишу я хорошо, но говорить вслух, произносить звуки, шевелить губами – нет. Это не мое.)
– Что ну?
– Ну… больше я пока ничего не придумал.
– Кажется, ты злишься.
– Злюсь.
– С чего бы?
– С того, что люди годами в лепешку расшибаются, чтобы занять место редактора, а ты приходишь в начале выпускного класса, получаешь его на тарелочке и отказываешься.
– Ты расшибался?
– Не то слово. Да я лет с пятнадцати подмазываюсь к Хинку, притворяясь юным литературным гением, который терзается от непонимания и полностью отождествляет себя с Холденом Колфилдом.
– Что ж, поздравляю. И все равно не понимаю, с чего ты злишься. У газеты обычно один редактор, так ведь? Мое «нет» никак на тебя не влияет.
– Но… не понимаю… почему ты отказалась?
– Потому что не хочу этим заниматься.
– Но…
– И без меня ты сам будешь принимать креативные решения и сделаешь газету такой, какой, наверное, мечтал видеть ее эти два года.
– Ну да, наверное, но…
– Ты в выигрыше, ясно? Можешь не благодарить.
Еще пару минут мы шли в тишине, пока мой гнев совсем не испарился и я уже не мог вспомнить, зачем за ней побежал.
– Ты почему все еще за мной идешь, Генри Пейдж?
Она остановилась посреди дороги, как будто ей было плевать, что в любую минуту из-за угла выскочит машина. И тут я понял, что, хотя нас не знакомили и до сегодняшнего дня мы ни разу не говорили, она знает, как меня зовут.
– Ты знаешь мое имя? – спросил я.
– Да.
– Потому что, Грейс Таун, я уже отошел слишком далеко от школы, мой автобус давно уехал, и я думал, как вежливо закончить этот разговор, но ничего не придумал и решил смириться со своей судьбой.
– Которая заключается в?..
– В том, чтобы идти в этом направлении до тех пор, пока родители не объявят меня в розыск, а полиция не обнаружит меня на окраине города и не отвезет домой.
Грейс вздохнула:
– А ты где живешь?
– У Хайгейтского кладбища.
– Ясно. Пойдем до моего дома, и я тебя отвезу.
– О, супер. Спасибо.
– Только пообещай, что не заикнешься больше о месте редактора.
– Конечно. Мой рот на замке. Хочешь упустить такую офигенную возможность – дело твое.
– Вот и отлично.
В нашем сонном пригороде стоял жаркий и влажный день, облака, как крем на торте, густо покрыли небо, трава и деревья по-прежнему лучились яркой зеленью позднего лета. Мы шли рядом по горячему асфальту. Прошло пять минут в неловкой тишине, прежде чем я нашел о чем ее спросить.
– Можно дочитать то стихотворение? – спросил я.
Это был лучший из худших вариантов. (Другие варианты вопросов: «Ты, значит, любишь одеваться как мальчик? Не подумай, я ничего не имею против, просто интересно», или: «А что у тебя с ногой?», или: «На наркоте сидишь, да? Вид у тебя как будто только что из лечебницы».)
– Какое стихотворение?
– Пабло… как его там… «Я не люблю тебя». Кажется, так оно называется.
– А, да.
Грейс остановилась и протянула мне трость. Сняла рюкзак, достала потрепанную книжку и сунула мне. Книжка сразу открылась на стихотворении Пабло Неруды, и я снова убедился, что она перечитывала его много раз. У меня из головы не выходила та строчка о любви к тьме.
Я так тебя люблю, как любят только тьму —Втайне, меж тенью и душою.– Прекрасное стихотворение, – сказал я Грейс, закрыв книгу и вернув ее. Потому что так и было.
– Правда? – Она взглянула на меня с искренним сомнением, слегка прищурившись.
– А ты так не считаешь?
– Я считаю, так говорят люди, когда читают стихи, которые им непонятны. Мне кажется, это стихотворение грустное, а не прекрасное.
Я не понимал, как такое милое любовное стихотворение может кому-то показаться грустным, но, поскольку моей второй половинкой был ноут, ничего не ответил.