Наши танки дойдут до Ла-Манша!
Шрифт:
После чего я сам присел на колени и, пристроив карабин на удачно подвернувшийся раздвоенный ствол невысокого деревца, неспешно обозрел в оптику дорогу и лес на другой её стороне.
Поначалу кроме шума сорок и других потревоженных птиц ничего не было слышно, но потом птицы слегка унялись, и я услышал, что с той стороны к дороге действительно кто-то идёт. И, похоже, не один. Но идёт как-то довольно шумно и неумело.
А минут через пять зелень кустов на той стороне дороги заколыхалась, и из леса выбралась тёмная фигура. Я всмотрелся в неё. Так. Мужик. Невысокий. Темноволосый, с длинной бородой. Волосы тоже длинные, но видно, что время от времени их, как и бороду, чуть подрезали. Физиономия тёмная. Одет в гражданского образца штормовку из брезентухи, штаны грязные до состояния полного обесцвечивания, на ногах разбитые ботинки (левый явно «просил каши» — носок обмотан тряпкой), под штормовкой видно что-то вроде драного свитера. За плечами здоровенный рюкзак туристского образца, в руках — обрез двухстволки. Кроме него вооружён висящим на поясном ремне справа длинным ножом в самодельных ножнах (судя по грубой
Вообще, наличие огнестрельного оружия (в данном случае — обреза) —это уже повод остановить и обыскать его владельца. На любое оружие должна быть разрешительная бумажка с печатью, выданная каким-нибудь ближайшим гарнизоном. А при отсутствии таковой оружие следовало конфисковать. Как ни странно, эта система вполне себе работала, поскольку найти сейчас бумагу, чернила, а уж тем более подделать печать кому попало было нереально. По идее оружие для охоты и самообороны было разрешено, и в поселениях, контролируемых нынешней «советской властью», на руках у жителей были в том числе автоматы Калашникова и карабины Симонова. Контроль за ними был достаточно жёсткий. Вот только мы сейчас были не в обычном патруле и раскрывать себя раньше времени не следовало. Тем более, что бородатый хозяин обреза (а обрез из ружья делают отнюдь не для охоты) явно попытается стрелять по нам или бежать (или и то и другое сразу), а это предполагает лишний шум и расход боеприпасов. Нет, ну его на фиг...
Между тем, выйдя из леса, мужик прошёл по паре шагов вправо и влево, осматриваясь по сторонам. Потом повернулся ко мне спиной (здесь я увидел, что сзади к его рюкзаку был приторочен неумело свёрнутый тюк, где, судя по торчавшим из него валенкам, была зимняя одежда) и помахал рукой кому-то за своей спиной. Из кустов показалась ещё одна фигура, потом ещё и ещё. Так, ещё два мужика, судя по виду — городские. Тоже грязные, небритые и нестриженые, один без половины зубов во рту (судя по тому как он тяжело дышал этим самым, широко открытым ртом — или простужен, или проблема с лёгкими, а может, и нос сломан), в «олимпийке» и трико с начесом, второй помоложе, в драной кожаной куртке с заплатами на локтях и армейских штанах на пару размеров больше, чем нужно. Обуты один в резиновые сапоги, второй — в выцветшие кеды. За плечами битком набитые рюкзаки (у одного явно импортный рюкзак весёленькой, когда-то оранжевой окраски, такие до войны, дай бог памяти, у альпинистов и очень крутых туристов иногда попадались), к которым приторочены зимняя одежда и котелки. Огнестрельного оружия нет, у одного в руках небольшой, видимо хорошо заточенный, топорик, другой тащит на плече самодельное копьё — к кое-как оструганной длинной палке приделано лезвие длинного ножа. За этими мужиками из леса медленно вышли две бабы, тоже городского вида, но грязные и замотанные в невообразимое тряпьё. Без оружия. Обуты одна в кеды, Вторая — в высокие галоши. За плечами, как и у мужиков, рюкзаки. У передней бабёнки, которую выделяла повязанная на голове относительно чистая косынка с эмблемами московской «Олимпиады-80», на руках был характерный свёрток из грязно-серого шерстяного одеяла. Похоже, что с новорожденным, который при движении не издавал никаких звуков. Спал, наверное. За бабами из леса спустился замыкающий пацан — лет десяти-двенадцати, тоже с рюкзаком, в грязном тренировочном костюме явно с чужого плеча и резиновых сапогах, подпоясанный солдатским ремнём, на котором висели знакомого вида ножны — то ли штык-нож от «АКМ», то ли нечто похожее. За плечами у недомерка тоже был рюкзак с притороченным к нему шанцевым инструментом (по-моему, там была большая сапёрная лопата и что-то ещё). Выглядел пацан не лучшим образом — на голове практически нет волос, а на левой щеке просматривались какие-то язвы нехорошего вида — похоже, больной, явно из числа облучённых, или вроде того. Две семейные парочки, плюс некий «довесок»? Одна-то семья тут точно имела место быть — тип в кожанке подошёл к нёсшей новорожденного бабёнке и что-то сказал. Со своей позиции я в подробностях видел в оптику даже выражения их лиц, но, увы, не слышал, о чём они говорят. А подходить ближе или угадывать смысл их разговоров по губам у меня не было ни малейшего желания.
Выйдя на открытое пространство, шестёрка этих, густо облепленных прошлогодним репейником и прочими подобными сухими колючками (попыток стряхнуть репьи с одежды эти личности даже не предпринимали), незнакомцев какое-то время постояли на месте. Потом бородач, лицо которого в этот момент стало очень значительным, словно у бронзового памятника Ильичу, что-то сказал и ткнул перстом куда-то на нашу сторону бывшей дороги. Следуя этим, видимо, «ценным указаниям» данного доморощенного Ивана Сусанина с обрезом, все шестеро двинулись в лес на нашей стороне дороги, войдя в него метрах в пятидесяти впереди нас. Потом, судя по страшному шуму, они углубились в лес и начали забирать всё дальше и дальше влево — я слушал, пока хруст веток и прошлогодней листвы под их ногами не затих окончательно.
— Отбой, сказал я Солдатову, опуская карабин и поднимаясь в полный рост.
— Это кто был, товарищ майор, поинтересовался радист, переводя дух.
— Да так, просто прохожие, — ответил я ему. — Только очень неправильные...
В дальнейшие объяснения я вдаваться не стал, поскольку точно не смог бы быстро и понятно разъяснить весьма смутно помнившему довоенную жизнь ефрейтору основную суть только что наблюдавшегося нами уродливого явления.
Эти самые шестеро, выглядевшие словно ушедшие в лес ещё до начала войны (на пикничок, рыбалку, охоту, сплав на байдарках или плотах, по грибы-ягоды или на Грушинский фестиваль, ненужное зачеркнуть), а потом заплутавшие в этом самом лесу до полного одичания, «туристы» олицетворяли собой один из видов массового психоза, охватившего наш бредовый
Не знаю, возможно, это была такая общемировая тенденция. От большого ума и избытка грамотности, так сказать. Например, когда мы сидели в обороне в Англии, уцелевшие местные жители почему-то очень боялись непогребённых покойников (вдруг они встанут и, в виде зомби, пойдут бродить по пустошам, поедая по дороге человеческие мозги?) и ждали появления «мутантов» (варваров, полулюдей-полузверей, которые просто обязаны были появиться непонятно откуда сразу после ядерной войны и тут же начать гонять на мотоциклах и пить кровь из честных пейзан, прославляя Сатану). Мы не сразу поняли, откуда они этого бреда набрались. Потом оказалось, что у них, на Западе, на эту тему до войны было выпущено полно художественных фильмов и разных книжек с картинками. Мы уж как могли (насколько хватало скудных языковых познаний) объясняли олухам царя небесного, что труп, он, вообще-то, разлагается, и кости трупа так просто между собой не соединяются — вот сгниют мышцы и прочая плоть, и будет это безобидный мешок костей и не более того. А на морозе труп — это вообще ледышка. Ну а мутанты за год или два тоже не возникнут — период полураспада той дряни, которой заряжали атомные бомбы, составляет минимум лет двадцать — двадцать пять, радиационное воздействие на живые организмы — штука длительная, и для каких-то изменений нужно минимум одно-два поколения, а значит, лет 70–100 (мы, слава богу, не доживём), не меньше. А за год-два смутируют разве что какие-нибудь ракушки и прочие простейшие. Характерно, что не до всех инглишменов эти объяснения доходили….
Но это англичане, а наше выжившее население, из числа городского и шибко грамотного, в зомби и мутантов особо не верило (не считая редких случаев встреч с сильно облучёнными и обожжёнными во время войны согражданами). Но при этом сразу после таяния ядерных снегов начало усиленно дурковать по-своему.
Если в двух словах — принялось искать «Оазис».
Нет, ведь вроде неглупые люди, большинство с вузовскими дипломами инженеров, медиков или гуманитариев, а значит, должны были худо-бедно понимать, что при том количестве боеголовок, которое выпустили друг по другу воюющие стороны, и при той продолжительности ядерной зимы, которая имела место быть, от прежней цивилизации не осталось, считай, ничего.
Так нет же, своим глазам и объективной реальности наши интеллигентные шизики верить категорически отказывались. Тем более, что в их среде сразу же завелись всякие «гуру» и «пророки», которые считали, что знали то, чего не знал никто. В первый год, когда я с бойцами только вернулся из Англии, была глупая «мода» — переть либо на Запад, либо на Север.
Народишко вдруг снимался с мест целыми семьями, а иногда и посёлками и шёл фактически в никуда. На что они надеялись? Видите ли, кто-то пустил слух, что на европейской части СССР или где-то за полярным кругом остались полностью автономные и самодостаточные подземные города (как вариант — города под куполами), где по сей день живут по-старому и не испытывают всех, неизбежно свойственных ядерной войне ужасов и неудобств. То есть, видимо, по их вывернутой логике, эти пресловутые «города» имели собственные ядерные реакторы, поточные линии по производству синтетической жратвы и ещё много чего. Причём, видимо, для пущей убедительности утверждалось, что то ли автором идеи, то ли вообще главным проектировщиком и конструктором этих «городов- оазисов» был «сам академик Сахаров». Лично я по довоенным временам помнил, что Сахаров — это какой-то известный в узких кругах учёный-физик, у которого были некие претензии к КПСС и советской власти (злые языки тогда говорили, что на эту тему академика накрутила его вторая жена-еврейка), и каким местом подобный физик может иметь отношение к строительству противоатомных убежищ, понимал не очень.
Формально мы, военные, не имели права удерживать этих «путешественников», коли уж их поведение не являлось угрожающим. Но людей-то всё равно было жалко, поскольку отправлялись они фактически на верную смерть. Ладно, пусть сам ты полный придурок, но зачем ты при этом за собой стариков и баб с детьми тащишь в это своё «счастливое никуда»? Это было тем более дико и непонятно, что живых людей на планете осталось всего ничего...
Поначалу мы, как могли, пытались объяснять, что на европейскую часть Союза, где находились самые крупные города и большая часть нашей военной инфраструктуры, во время войны уронили наибольшее количество мегатонн и сейчас там нет ничего — кратеры и руины на месте городов, плюс очень серьёзная остаточная радиация. А на Севере не лучше — подтаивающая вечная мерзлота (то есть обширные болота), тайга, тундра да развалины прибрежных городов, и ничего более.
Но переубедить этих «леммингов» практически не удавалась, даже в тех случаях, когда им для наглядности показывали аэрофотоснимки. Искатели «Оазисов» при попытках их уболтать, как правило, становились агрессивными, начинали откровенно истерить и орать, что «мы не имеем права их задерживать». Тем более в их среде сейчас было принято вообще ни в чём не верить «сапогам» (то есть военным) и «партейным» (то есть коммунистам), поскольку именно они обманули народ, начали эту войну, погубили цивилизацию, истребили человечество, ввергли выживших в каменный век и т.д и т.п, как будто именно мы первыми применили ядерное оружие в этой войне. Особо злобные из числа этой публики кричали, что СССР вообще должен был сдаться на милость НАТО и тогда у нас тут лет через десять-пятнадцать была бы полная благодать рыночная экономика и свободное предпринимательство, все ходили бы в импортных шмотках, ездили на иностранных машинах, ели американские супербутерброды (гамбургеры, кажется) и немецкую колбасу с сосисками, пили виски и кока-колу. А клятые коммуняки и зажравшиеся генералы вместо этого всё испортили. Правда, такие речи произносились редко, поскольку за них нынче полагалось вешать на ближайшем суку.