Наши уже не придут 6
Шрифт:
— Ну, да, — тяжело вздохнул Аркадий. — Ничего ещё не готово.
— А нам нужно-то времени совсем чуть-чуть… — произнёс Эйтингтон. — Максимум год-полтора — в самом худшем из случаев.
— Я верно всё понял? — нахмурил брови Сталин. — Мы атакуем новую Антанту, сражаемся против неё на территории Германии, Франции и Испании, а вы в это время готовите «Инверсию»? На это наш расчёт — на сомнительную операцию с неясным исходом?
— Нет, товарищ Сталин, всё ещё хуже, — улыбнулся председатель КГБ. — Мы начинаем «Инверсию» и даём вам, в лучшем случае, полтора
*27 октября 1940 года*
— И нахрена он мне здесь?.. — тихо спросил Леонид.
— Пожинай плоды, общайся, выясняй, уточняй — я не буду учить тебя твоей работе, — пожал плечами Геннадий Парфёнов.
— Это твоя идея или Смутин постарался? — спросил Курчевский.
Они находятся в его кабинете, на третьем этаже виллы на его Острове. А в гостиной, на первом этаже, сидит Фриц Тодт со своей семьёй и приближёнными.
— Он сам! — ответил Парфёнов. — А Центр поддержал такую инициативу — считается, что это поработает на твою репутацию. Да и, в целом, Центру удобно собирать их в одно место.
Фриц Тодт, переживший покушение заговорщиков и, на том же самолёте, с которого его собирались «десантировать», сумел приземлиться в Швейцарии и оттуда бежать в Испанию, где у него нашлось несколько друзей из соратников покойного Франко.
Он сумел оперативно вывезти из Германии жену и сына, а также вызвать несколько человек из своего ближайшего окружения. И уже во главе этой компании он отправился в США, которые точно не будут выдавать его по запросу Германии или СССР, но лишь при соблюдении одного условия…
Собственно, ради этого Тодт и пришёл домой к Курчевскому.
— Их — это нацистов? — спросил Леонид.
— Ну, не филателистов же, — усмехнулся Геннадий. — Собирай их, используй для своей выгоды — ты же это очень хорошо умеешь.
— Но это такой сомнительный актив… — поморщился Курчевский.
— Так ведь даже лучше! — заулыбался Парфёнов. — Твоя репутация непримиримого борца с коммунизмом — это оружие.
Да, это можно назвать оружием, ведь все те, кому не нравится идея утратить свои баснословные богатства, видят в Леониде символ неустанной борьбы с коммунизмом и социализмом. Немало сделок он заключил исключительно благодаря своей репутации, ведь те, с кем он их заключал, искренне верили, что это делается против СССР.
— Ладно, хорошо, — вздохнул Курчевский. — Я поговорю с ним.
— Не просто поговори, — покачал головой Геннадий. — Используй его в своих делах. Пусть остальные увидят, что с тобой можно делать дела и быть в безопасности. Тодт — это хороший управленец, ценимый покойным Гитлером. Теперь ценить его должен ты.
Леонид начал понимать, что затеял Центр.
Когда он передал ему сведения о том, что Муссолини начал зондировать вопрос возможного переезда в Нью-Йорк, естественно, под крыло Курчевского, если дела в Италии пойдут как в Германии, Центр приказал способствовать такой инициативе всеми силами.
Центр строит в Нью-Йорке нацистско-фашистский
Курчевский улыбнулся этой мысли, которая показалась ему забавной, ведь библейский Ной был евреем.
«Возможно, Центр хочет собрать на этом ковчеге как можно больше нацистов и фашистов, а затем торпедировать его», — подумал Леонид. — «Моими руками, естественно».
И это, по мнению Курчевского, вполне жизнеспособный план — всяко дешевле, чем искать их по всей планете.
— Как можно использовать Тодта? — спросил он.
— Проведи собеседование, — пожал плечами Парфёнов.
— Ладно, я пошёл, — потушил Леонид сигару.
Он спустился на первый этаж, радушно приветствовал незваных гостей и вышел на веранду, позвав с собой Фрица Тодта.
Немец выглядел не очень. Левая рука его перебинтована и висит на бандаже, лицо бледное и смотрит на мир Тодт как человек, не спавший несколько суток. Но в глазах его видится искорка надежды.
— Какие новости из Германии, мистер Тодт? — поинтересовался Леонид, севший на удобное кресло и взявший со стола стакан виски со льдом.
— Ужасно, герр Курчевский, — ответил Фриц, также взявший со стола стакан. — Заговорщики действовали молниеносно и не оставили своим жертвам и шанса.
— Как вы спаслись? — спросил Леонид.
— Чудом, — улыбнулся Тодт. — Я заподозрил неладное ещё при взлёте. В экипаж назначили каких-то других людей, стюард ронял посуду и вёл себя, как дилетант. И где-то через полчаса они начали действовать, но я уже взвёл свой пистолет. Одного моего охранника застрелили, а второй отбился, вместе со мной. Я получил рану в плечо, а бедный Людвиг чуть не истёк кровью, но я спас его. Пилот оказался одним из заговорщиков — мы допросили его. И когда я понял масштаб заговора… Еле дотянули до границы Швейцарии.
— Ужас-ужас… — произнёс Леонид, делающий вид, что ему не всё равно.
— Мне повезло, — вздохнул Тодт. — А вот остальным… Они хотели выкинуть меня из самолёта…
— Да, это варварство, — покивал Курчевский. — Форменное варварство. Не думал, что кто-то из немецкого народа способен на такое.
— Эти люди готовы на всё ради власти, — произнёс Фриц. — Поэтому я вывез семью и друзей, а также своих самых верных подчинённых и соратников с семьями — всех, на кого хватило денег…
«Значит, денег у тебя больше нет», — отметил Леонид. — «Если попросишь работу — молодец, а если попросишь просто денег — дурачок».
— Мне неловко просить, герр Курчевский… — после паузы, заговорил Фриц Тодт. — Не могли бы вы, в память о нашем с вами общем друге, дать мне работу?
— М-м-м… — протянул Леонид. — Вам повезло, мистер Тодт, что вы пришли именно ко мне. Разумеется, в память о нашем безвременно и несправедливо почившем дорогом друге, я помогу вам. Более того, с этого дня считайте, что я дал слово — я буду помогать всем, кто сможет выбраться из ставшей для нас такой чужой, но всё ещё любимой, Германии…
Обнадёженный Тодт робко заулыбался. Видимо, был в нём червячок сомнения, но теперь он был безжалостно раздавлен.