Наши за границей
Шрифт:
— Weg, weg! Sіе m"ussen bald umsteigen und die Strase zahten, — кричалъ онъ.
— Про штрафъ говоритъ. Штрафъ возьмутъ, — пробормоталъ Николай Ивановичъ жен и, обратясь къ кондуктору, спросилъ:- Да геенъ-то все-таки можно? Изъ вагона-то можно геенъ?.. Выпустятъ насъ на станціи?
— Канъ манъ на станціи веггеенъ? — поправила мужа жена.
— О, ja, ja… Sald wird die Station und Sie m"ussen sort.
— Что онъ говоритъ? — интересовался Николай Ивановичъ.
— Говоритъ, что сейчасъ будетъ
— Ну, слава теб Господи!
Поздъ уменьшалъ ходъ и наконецъ остановился. Супруги не вышли, а выскочили изъ вагона, словно изъ тюрьмы. Кондукторъ сдалъ ихъ начальнику станціи, свистнулъ, вскочилъ на подножку вагона и поздъ опять помчался.
VI
Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна стояли передъ начальникомъ станціи, совали ему свои билеты и ждали надъ собой суда.
— Вотъ, херъ начальникъ станціи, хали мы въ Берлинъ, попали чортъ знаетъ куда, — говорилъ Николай Ивановичъ, стараясь быть какъ можно учтиве, и даже приподнялъ шляпу.
Начальникъ станціи, длинный и тощій, какъ хлыстъ, нмецъ въ красной фуражк и съ сигарой въ зубахъ, сдлалъ ему въ отвтъ на поклонъ подъ козырекъ, и, не выпуская изъ зубовъ сигары, глубокомысленно сталъ разсматривать сунутую ему книжку билетовъ прямого сообщенія до Парижа.
— Бите, загензи, васъ махенъ? Васъ махенъ? — спрашивала въ свою очередь Глафира Семеновна.
— Ага! — заговорила по-нмецки! Заставила нужда калачи сть! — воскликнулъ Николай Ивановичъ, съ какимъ-то злорадствомъ подмигивая жен.
— Заговорила потому, что обыкновенныя комнатныя слова потребовались. Комнатныя слова я отлично знаю. Васъ махенъ? Васъ махенъ? — повторяла она передъ начальникомъ станціи.
Тотъ понялъ вопросъ, важно поднялъ голову и заговорилъ по-нмецки. Говорилъ онъ съ толкомъ, съ разстановкой, наставительно, часто упоминалъ Кенигсбергъ, Берлинъ, Диршау, слово «Schnellzug» и сопровождалъ все это пояснительными жестами. Глафира Семеновна, морщась отъ табачнаго дыма, который онъ пускалъ ей прямо въ лицо, внимательно слушала, стараясь не проронить ни слова.
— Поняла? — спросилъ Николай Ивановичъ жену.
— Да конечно же, поняла. Слова самыя обыкновенныя. Штрафъ, купить билеты и хать обратно въ этотъ проклятый Кенигсбергъ.
— А когда, когда поздъ-то въ Кенигсбергъ пойдетъ? Спроси его по-нмецки. Вдь можешь.
— Ви филь уръ поздъ имъ Кенигсбергъ?
— Nach zwei Stunden, Madame.
— Что онъ говоритъ?
— Не понимаю. Ви филь уръ? Уръ, уръ?.. — твердила она и показывала на часы.
— Um zehn Ubr, nach zwei Stunden.
Начальникъ станціи вынулъ свои карманные часы и показалъ на цифру 10.
— Черезъ два часа можно хать? Отлично. Бери, мусью, штрафъ и отпусти скорй душу на покаяніе! —
— Немензи, немензи штрафъ ундъ фюръ билетъ, фюръ цвей билетъ, — подтвердила жена. — Виръ висенъ нихтъ вашъ гельдъ. Немензи…
Начальникъ станціи осклабилъ свое серьезное лицо въ улыбку и, отсчитавъ себ нсколько марокъ, прибавилъ:
— Hier ist Wartezimmer mit Spiesesaal, wo Sie f"onnen essen und trinsen…
— Тринкенъ? — еще радостне воскликнулъ Николай Ивановичъ и схватилъ начальника станціи подъ руку. — Мосье! Пойдемъ вмст тринкенъ. Биръ тринкенъ, шнапсъ тринкенъ. Комензи тринкенъ. Биръ тринкенъ… Хоть вы и нмецъ, а все-таки выпьемъ вмст. Съ радости выпьемъ. Давно я тринкенъ дожидаюсь. Пойдемъ, пойдемъ. Нечего упираться-то… Коммензи, — тащилъ онъ его въ буфетъ.
Черезъ пять минутъ начальникъ станціи и супруги сидли за столомъ въ буфет.
— Шнапсъ! Биръ… Живо! — командовалъ Николай Ивановичъ кельнеру.
— Бифштексъ! Котлету! — приказывала Глафира Семеновна. — Тэ… кафе… Бутерброды… Да побольше бутербродовъ. Филь бутербродовъ…
Столъ уставился яствами и питіями. Появился кюмель, появилось пиво, появились бутерброды съ сыромъ и ветчиной, кофе со сливками. Начальникъ станціи сидлъ, какъ аршинъ проглотивши, не измняя серьезнаго выраженія лица, и, выпивъ кюмелю, потягивалъ изъ кружки пиво.
— Водка-то у васъ, херъ, очень сладкая — кюмель, — говорилъ Николай Ивановичъ, чокаясь съ начальникомъ станціи своей кружкой. — Вдь такой водки рюмку выпьешь, да и претить она начнетъ. Неужто у васъ здсь въ Нметчин нтъ простой русской водки? Руссишь водка? Нейнъ? Нейнъ? руссишь водка?
Нмецъ пробормоталъ что-то по-нмецки и опять прихлебнулъ изъ кружки.
— Чортъ его знаетъ, что онъ такое говоритъ! Глаша, ты поняла?
— Ни капельки. Это какія-то необыкновенныя слова. Такимъ насъ не учили.
— Ну, наплевать! Будемъ пить и говорить, не понимая другъ друга. Все-таки компанія, все-таки живой человкъ, съ которымъ можно чокнуться! Пей, господинъ нмецъ. Что ты надъ кружкой-то сидишь! Пей… Тринкензи… Мы еще выпьемъ. Пей, пей…
Нмецъ залпомъ докончилъ кружку.
— Анкоръ! Человкъ! Анкоръ… Меншъ… Еще цвей биръ!.. — кричалъ Николай Ивановичъ.
Появились новыя кружки. Николай Ивановичъ выпилъ залпомъ.
Нмецъ улыбнулся и выпилъ тоже залпомъ.
— Люблю, люблю за это! — воскликнулъ Николай Ивановичъ и лзъ обнимать нмца. — Еще биръ тринвенъ. Цвей биръ тринкенъ.