Наши за границей

Лейкин Николай Александрович

Нмецъ не возражалъ, пожалъ руку Николая Ивановича и предложилъ ему сигару изъ своего портсигара. Николай Ивановичъ взялъ и сказалъ, что потомъ выкуритъ, а прежде «эссенъ и тринкенъ», и дйствительно напустился на ду. Нмецъ смотрлъ на него и что-то съ важностью говорилъ, говорилъ долго.

— Постой я его спрошу, какъ намъ съ нашими подушками и саквояжами быть, что въ позд ухали. Вдь не пропадать же имъ, — сказала Глафира Семеновна.

— А можешь?

— Да вотъ попробую. Слова-то тутъ не мудреныя.

— Понатужься, Глаша, понатужься…

— Загензи бите, во истъ

наши саквояжъ и подушки? Мы саквояжъ и подушки ферлоренъ. То есть не ферлоренъ, нихтъ ферлоренъ, а нашъ багажъ, нашъ саквояжъ въ позд остался… Багажъ въ цугъ остался, — обратилась она къ нмцу. — Нихтъ ферштеенъ?

И дивное дло — нмецъ понялъ.

— O, ja, ich verstehe, Madame. Вы говорите про багажъ, который похалъ изъ Кенигсберга въ Берлинъ? Багажъ вашъ вы получите въ Берлин,- заговорилъ онъ по-нмецки. — Нужно только телеграфировать. Nein, nein, das wird nicht verloren werden.

Поняла нмца и Глафира Семеновна, услыхавъ слова: «wird nicht verloren werden, telegrafiren».

— Багажъ нашъ не пропадетъ, ежели мы будемъ телеграфировать, — сказала она мужу. — Намъ въ Берлин его выдадутъ.

— Такъ пусть онъ телеграфируетъ, а мы съ нимъ за это бутылку мадеры выпьемъ. Херъ… Телеграфирензи… Бите, телеграфирензи. Вотъ гельдъ и телеграфирензи, а я скажу данке и мы будемъ тринкенъ, мадера тринкенъ.

— ?a, ja, mit Sergn"ugen, — проговорилъ нмецъ, взялъ деньги и, поднявшись съ мста, пошелъ на телеграфъ.

Черезъ пять минутъ онъ вернулся и принесъ квитанцію.

— Hier jesst seien Sie nicht bange, — сказалъ онъ и потрепалъ Николая Ивановича по плечу.

— Вотъ за это данке, такъ данке! Человкъ! Меншъ! Эйне фляше мадера! — крикнулъ тотъ и, обратясь къ нмцу:- Тринкенъ мадера?

— O, ja… Rellner, bringen Sie…

— Кельнеръ! Кельнеръ! А я и забылъ, какъ по-нмецки прислуживающій-то называется. Кельнеръ!

Мадера.

Появилась мадера и была выпита. Лица у начальника станціи и у Николая Ивановича раскраснлись. Оба были уже на второмъ взвод, оба говорили одинъ по-нмецки, другой по-русски и оба не понимали другъ друга.

Передъ прибытіемъ позда, отправляющагося въ Кенигсбергъ, они вышли на платформу и дружественно похлопывали другъ друга по плечу. Николай Ивановичъ лзъ обниматься и цловаться, но начальникъ станціи пятился. Когда поздъ подъхалъ къ платформ, начальникъ станціи распростился съ Николаемъ Ивановичемъ и на этотъ разъ поцловался съ нимъ, посадилъ его въ вагонъ и крикнулъ:

— Gl"ucssiche Reise!

Поздъ помчался.

VII

Поздъ мчался къ Кенигсбергу, куда начальникъ станціи неизвстно для чего отправилъ обратно супруговъ, такъ какъ и на той станціи, гд они пили съ нимъ пиво и мадеру, можно-бы было дожидаться прямого берлинскаго позда, который не миновалъ-бы станціи. Очевидно, тутъ было какое-то недоразумніе, и начальникъ станціи и супруги не поняли другъ друга. Да и на станціи-то не слдовало имъ слзать cъ того позда, въ который они сли по ошибк, а слдовало только перессть изъ гамбургскаго вагона въ берлинскій и выйти гораздо дальше на станціи у развтвленія дороги, но супруги были, выражаясь

словами Николая Ивановича, безъ языка: сами никого не понимали и ихъ никто не понималъ, отчего все это и случилось.

Николай Ивановичъ сидлъ съ женой въ купэ и твердилъ.

— Кенигсбергъ, Кенигсбергъ… Надлалъ онъ намъ переполоху! Въ гробъ лягу, а не забуду этого города, чтобъ ему ни дна, ни покрышки! И наврное, жидовскій городъ.

— Почему ты такъ думаешь? — спросила жена.

— Да вотъ, собственно, изъ-за «берга». Вс жиды «берги»: Розенберги, Тугенберги, Ейзенберги, Таненберги. Удивительно, что я прежде про этотъ заграничный городъ ничего не слыхалъ. Новый какой, что-ли?

— Нтъ, мы про него въ пансіон даже въ географіи учили.

— Отчего-же ты мн про него раньше ничего не сказала? Я-бы и остерегся.

— Да что-же я теб скажу?

— А вотъ то, что въ немъ обычаи, что по телеграфу обдъ заказывать надо. Наврное, ужъ про это-то въ географіи сказано… Иначе на что-же тогда географія? Вдь географію-то для путешествія учатъ.

— Ничего въ нашей географіи ни про обдъ, ни про телеграммы сказано не было. Я очень чудесно помню.

Николай Ивановичъ скорчилъ гримасу и проворчалъ:

— Хорошъ, значитъ, пансіонъ былъ! Изъ нмецкаго языка только комнатнымъ словамъ обучали, а изъ географіи ничего про обды не учили. Самаго-то главнаго и не учили.

— Да чего ты ворчишь-то! Вдь ужъ напился и нался съ нмцемъ на станціи.

— Конечно-же. Привелъ Богъ пожевать и легкую муху съ нмцемъ урзать, но все-таки… А хорошій этотъ начальникъ станціи, Глаша, попался… Вдь вотъ и нмецъ, а какой хорошій человкъ! Все-таки посидли, поговорили по душ, выпили, — благодушно бормоталъ Николай Ивановичъ, наконецъ умолкъ и началъ засыпать. Мадера дала себя знать.

— Коля! Ты не спи! — толкнула его жена. — А то вдь эдакъ немудрено и проспать этотъ проклятый Кенигсбергъ. Тутъ какъ только крикнутъ, что Кенигсбергъ — сейчасъ и выскакивать изъ вагона надо, а то живо куда-нибудь дальше провезутъ.

— Да я не сплю, не сплю. Я только разикъ носомъ клюнулъ. Намадерился малость, вотъ и дремлется.

— Кенигсбергъ! — крикнулъ наконецъ кондукторъ, заглянувъ въ купэ, и отобралъ билеты до Кенигсберга.

Черезъ минуту поздъ остановился. Опять освщенный вокзалъ, опять столовая съ снующими отъ стола къ столу кельнерами, разносящими кружки пива. Первымъ дломъ пришлось справляться, когда идетъ поздъ въ Берлинъ. Для врности супруги обращались къ каждому желзнодорожному сторожу, къ каждому кельнеру, показывали свои билеты и спрашивали:

— Берлинъ? Ви филь уръ? Берлинъ?

Оказалось, что поздъ въ Берлинъ пойдетъ черезъ два часа. Вс говорили въ одинъ голосъ. Несловоохотливымъ или спшащимъ куда-нибудь Николай Ивановичъ совалъ въ руку по «гривеннику», какъ онъ выражался, то-есть по десяти пфенниговъ — и уста ихъ отверзались. Нкоторые, однако, не совтовали хать съ этимъ поздомъ, такъ какъ этотъ поздъ идетъ не прямо въ Берлинъ и что придется пересаживаться изъ вагона въ вагонъ, и указывали на слдующій поздъ, который пойдетъ черезъ пять часовъ, но супруги, разумется, ничего этого не поняли.