Наши зимы и лета, вёсны и осени
Шрифт:
– Какая бука? – тычешь пальцем в клавишу.
– О, – говорю я, не отвлекаясь от работы.
– А тэта?
– Это – дэ, – говорю я. Но тут же спохватываюсь и уточняю: – Д! Д!
– Д! – старательно повторяешь ты. – А тэта?
– Л! Нет, не «лэ». И не «ль». Коротко: л!
Ты очень стараешься. Где-то с пятой попытки у тебя получается так, как надо.
– А тэта? А тэта? – не унимаешься ты. Глаза твои горят любопытством.
– Вряд ли ты запомнишь, – говорю я. – Их так много…
Но всё же отвечаю. Я знаю: всё равно ты не успокоишься, пока не получишь
Так мы и работаем вместе – день за днём. Ты уже умеешь вставлять в машинку бумагу, научился двигать каретку. Пробовал печатать. Но пальцы ещё слабы, и тебе не удалось пока ударить по клавише с достаточной силой.
– Ничего, со временем научишься, – ободряю я тебя.
Всё время звенит твой голосок:
– Какая бука? А тэта? А тэта?…
На стене в комнате – старая пожелтевшая афиша. Но крупные тёмно-красные и ярко-синие буквы не выцвели, не выгорели. Малыш сосредоточенно смотрит на афишу. В голове его идёт напряжённая работа. Переводит на меня изумленный, обрадованный взгляд:
– Буки? Это – буки? – делает он открытие.
– Буквы.
Малыш стремительно вскарабкивается на стул, становится на цыпочки, чтоб дотянуться, и его маленький пальчик тянется к огромной заглавной букве:
– Л?
– Правильно, – удивленно говорю я.
– Е?
– Да…
Глаза малыша разгораются азартом. Он выкрикивает звонко, всё более и более воодушевляясь:
– О! Н! И! Д! Е! Н! Г! И! Б! А! Р! О! В!
– Постой, постой, малыш, ты что, все буквы уже знаешь?
Я в недоумении. А сын полон азарта и восторга. Пальчик быстро-быстро бежит дальше:
– Ц! И! Р! К! П! А! Н! Т! О! М! И! М! А!
Светясь радостью, с пылающим от возбуждения лицом:
– З! В! Е! З! Д! Н! Ы! Й! Д! О!…
Недоуменная пауза.
– Ж, – подсказываю я. – Ж – жук. Видишь, она похожа на жука?
Малыш старательно повторяет, тыча пальчиком в синего громадного «жука»:
– Жук! Жук!
– Конечно, это не жук, малыш, это буква «ж». Не «жук» и не «жи», а «ж»! – спохватываюсь я, но – поздно.
– Жук! – убежденно говорит малыш. – Басей жук! Агомый!
…И в течение нескольких месяцев, уже научившись читать, малыш упорно произносит:
– Дожукдь (вместо «дождь»), жукил (вместо «жил»), жукук (вместо «жук»).
Помню:
Ты лежишь на тахте, закинув руки за голову и ногу на ногу. Горящий, влюбленный взгляд твой устремлен на афишу:
– Абаззяю! Абаззяю буки!… – восклицаешь ты, почти выпеваешь свое признание, и нежный и страстный вздох стесняет твою грудь, почти стон, полный умиления и блаженства…
Помнишь ли ты свое «помешательство» на буквах?
Ты видел свои любимые «буки» во всём: в силуэтах деревьев, в бензиновых разводах на асфальте, в рисунках луж, в пышных письменах облаков, в росчерках дождя на оконном стекле…
Любимой твоей игрой
А ещё ты обожал делать буквы «из себя». Каждый день с неубывающим вдохновением и азартом ты разыгрывал пантомиму «БУКВЫ». О, это был настоящий театр одного актера!…
А как мы с тобой гуляли в тёмных осенних дворах, помнишь?…
Жгли листья, и ты неизменно тянул меня к костру. «Агаек!» – радовался ты. Мы подолгу стояли у костра, подбрасывая в него сухие ветки, молчали и смотрели в огонь…
Почему тебя всегда манил огонь? Что тебе виделось в его огненных звёздных глубинах, когда так зачарованно, не мигая, ты смотрел в светлое, трепещущее пламя?… Расскажешь ли ты когда-нибудь? Вспомнишь ли?…
Уже несколько дней, как лег снег – в середине октября!
Малыш, ещё недавно, летом, визжащий от ужаса на качелях, неожиданно нашёл способ преодоления своего страха перед укачиванием: целыми днями он качается в кресле-качалке. Я сижу за машинкой, а он, сосредоточенно думая о чём-то своем, обняв Тигру, поджав под себя ноги, качается в огромном плетеном кресле, маленький, сосредоточенно-задумчивый. Когда он задумывается о чём-то своем, так, что даже не откликается на мой зов, его тёмно-золотистые глаза темнеют и становятся совершенно чёрными и бездонными…
«Ау, малыш!» Он светло и рассеянно улыбается мне в ответ.
Сыплется за окнами светлый, легкий снег нашей новой зимы, сыплется, заметая золотые вороха неубранной листвы, наш сквер (на днях мы ещё нашли на нашем шиповнике два цветущих цветка!), сыплется, засыпая наш клен, сбросивший свой золотой поредевший шатер себе под ноги, засыпает нашу милую тропинку, ещё не остывшую под ранним снегом, наши милые камушки, затерявшиеся в листве и снеге…
Скрип-скрип, покачивается тёплое плетёное кресло, как большая летняя лодка, как огромный кленовый листок, скрип-скрип, ты в нём – маленький, как дюймовочка, печальный и загадочный в своей отрешенной сосредоточенности на неведомом, скрип-скрип, поскрипывают золотые колесики в твоих детских часах с прозрачным корпусом, они стоят на подоконнике, между тобой и сыплющимся снегом, скрип-скрип…
«Будьте, как дети…» В чем смысл этого завета?… Кто из нас, вырастая из детских одежек, не растратил при этом чудесных способностей: смеяться, когда смешно, и плакать, когда страшно или больно? Нам хочется рассмеяться – но мы строим серьезную мину и вежливо поддакиваем. Нам хочется плакать, нам причинили боль – но мы благодарим, улыбаемся, пожимаем обидчику руку… Всё навыворот в нашем, взрослом, мире. Всё перевернуто с ног на голову.
«Будьте, как дети…»