Наши знакомые
Шрифт:
— Не могу. Скучно.
И, немного помолчав, спросила:
— Разве тебе не скучно дома?!
— Мне? Нет. Я как-то и не думала, что я дома. Все хожу, хожу…
— Где же ты ходишь, — улыбнулась Женя, — гуляешь?
— Нет, просто смотрю.
— Что?
— Да здесь на массиве смотрю.
— А что ты думаешь насчет работы?
— В парикмахерскую?
— Почему обязательно в парикмахерскую?
— А куда же?
— Посмотрим, подумаем.
— Я вам много денег должна, — сказала Антонина, — но я
— Глупо.
— Что глупо?
— Глупый ответ. Ведь я о работе не из-за денег говорю. Деньги тут ни при чем.
Антонина покраснела.
— Конечно, ни при чем, — сказала она, — конечно. Просто к слову пришлось.
— И не к слову, — сердито сказала Женя.
Антонина съездила на Петроградскую, собрала все свои зимние платья, все продала в комиссионный магазин, купила коробку мармеладу, дорогих папирос и вернулась домой.
Папиросы она подсунула Сидорову. Он взял, повертел, разрезал бандероль, понюхал. Потом спросил:
— Ну и что?
— Это вам, — краснея, сказала Антонина.
— Мне?
Она кивнула.
— Ну спасибо, коли мне, — сказал он и закурил. — Где достала? Сейчас ведь папирос нет.
— На толкучке, — робко сказала Антонина.
— Ворованные?
— Уж наверно ворованные.
— А зачем ты на толкучке была?
— По делу, — соврала она, хотя ездила на Обводный только для того, чтобы разыскать хороших папирос Сидорову.
Вечером она принесла Жене пачку денег и сказала, что деньги «в хозяйство и за долг».
— Откуда деньги?
— Ну, не все ли равно? Неворованные.
— Я знаю, что неворованные, — спокойно сказала Женя, — дело не в этом.
— А в чем же?
— Что-нибудь продано?
— Продано.
— Что?
— Платья.
— Нет, — сказала Женя, — я эти деньги брать не буду.
— Да почему?
— Потому что незачем было продавать вещи.
— Но деньги я должна была отдать?
— Да.
— Так как я могла отдать?
— Начнешь работать и отдашь.
Потом лицо ее сморщилось.
— Скорей бы родить, — сказала она, — ужасно боюсь. И такая я огромная стала, просто как автобус…
С Пал Палычем Антонина избегала встречаться: неприятно было видеть его волнение, замечать, как он бледнеет, как дрожат его большие белые руки, как протирает он в замешательстве очки.
Он был вежлив с нею, молчалив. Спрашивал о здоровье, о Феде и прощался, как только представлялась к этому хоть какая-нибудь возможность. Антонина не испытывала к нему никакой жалости, даже участия не было в ней к этому человеку. Он был ей чужим, совершенно посторонним и к тому же несимпатичным. Он казался ей ненатуральным. Он странно выглядел среди людей, работающих на Нерыдаевке, — в шляпе, в тонком пальто, с тростью. Она чувствовала, что над ним подсмеиваются и что его в последнее время не очень ценят как работника,
Его не любили очень многие.
Злейшим врагом Пал Палыча был Сема Щупак.
Не раз она слышала из своей комнаты, как они бранились у Сидорова, как Сема кричал, что этак дальше продолжаться не может, что Пал Палыч совершенно не учитывает обстановки, формально относится к выполнению своих обязанностей, решительно все сваливает на него, на Сему, и, видимо, считает, что если Сема в отъезде, а продуктов в кладовых столовой нет, то столовую вообще можно не открывать — пусть народ остается совсем без обеда.
Пал Палыч вначале спокойно и язвительно отвечал Семе, но, чем больше нападал на него Щупак, тем раздраженнее и непродуманнее становились ответы Пал Палыча, рассудительность порою изменяла ему, он вспыхивал и кричал на Сему, как на мальчишку, кричал о том, что ему мазали лицо горчицей еще тогда, когда Сема не родился на свет, и т. д.
Всем, видимо, делалось неловко.
Сидоров бубнил что-то успокоительное. Вишняков фырчал, Сивчук уходил пить воду на кухню из-под крана. Успокоившись, Сема говорил:
— Товарищ Сидоров, заявляю официально.
— Заявляй!
— Пусть Пал Палыч сам иногда побеспокоится: если я в Твери или в Петрозаводске, то из этого не следует, что картофель не должен быть завезен. Пусть Пал Палыч съездит на базу и организует доставку. Я не могу разорваться.
— Это не мое дело.
— То есть как не ваше?
— Очень просто. Я ведаю питанием, а не доставкой сырья. Я должен быть на производстве, а не болтаться по базам. Может быть, прикажете мне с вами и по области ездить?
— Какая ерунда, — возмущался Сема.
— Ничего не ерунда.
Однажды Сема назвал Пал Палыча саботажником. Антонина слышала из своей комнаты, какая наступила там тишина, как потом зафырчал Вишняков и как хлопнула дверь — Пал Палыч ушел. Опять стало тихо.
— Обиделся, — сказал Сема.
— Зря ты это, Семен! — сурово заметил Вишняков. — Цену словам надо знать. Мне Швырятых известен многие годы, не саботажник он, наврал ты!
— Может, и наврал! — печально согласился Сема. — Но согласитесь, Николай Терентьевич, у меня ведь тоже нервы есть…
Сивчук прервал загадочно:
— Если нервный — иди к ветеринарному доктору, он тебе кровь пустит. И никакой Пал Палыч не саботажник, а лишь только клиент.
— Какой такой клиент? — не понял Сидоров.
— Посетитель. Мы тут жилы рвем, а он посетитель.
Сидоров хмыкнул:
— Что ж, верно, посетитель.
На следующий день она встретила возле булочной Пал Палыча и окликнула его. Он снял шляпу и подошел к Антонине. Она не глядела ему в глаза.
— Здравствуйте, — услышал он, — мне бы хотелось с вами поговорить.