Наши знакомые
Шрифт:
Что-то напряженно-ожидающее, даже торжествующее пробежало по его лицу.
— Нет! — сразу же испугалась Антонина (вдруг он все иначе растолкует). — Нет, Пал Палыч, я не о том. Все по-прежнему, все как было, ничего не изменилось и теперь никогда не изменится…
— Да, — кивнул он, — я понимаю…
— Вот и хорошо, — немного задыхаясь от волнения, продолжала она, — хорошо, что вы понимаете. Давайте пройдемся…
Она взяла его под руку и с подкупающей ясностью заглянула ему в глаза.
Вновь
— Пал Палыч, — сказала она, — только не сердитесь на меня. Поймите все как следует. Хорошо?
— Да.
— Почему вы не работаете толком?
— Как — толком?
— Ну, всерьез, — горячо сказала она, — ну, совсем всерьез! Ведь недаром же они все к вам придираются.
— Даром, — сухо сказал он.
— Вы считаете, что вы не виноваты?
— Нисколько, — покашливая по своей манере, ответил он, — нисколько.
— Вы не хотите со мной говорить?
— Нет, отчего же, — сказал Пал Палыч, — охотно.
Она молчала.
— Да, — сказал Пал Палыч, — как будет с вашей комнатой? За нее нужно платить, и вообще с пропиской. Приходил два раза дворник.
Антонина быстро взглянула на Пал Палыча.
— Знаете, — сказала она, — вот ведь как странно. Раньше, когда я жила с вами или еще со Скворцовым, но когда вы бывали возле меня, мне всегда казалось, что вы хотите мне добра. Это так и было, да?
— Да, — глухо и тихо сказал он.
— Вы хотели мне добра, — продолжала она, — а теперь я вас боюсь. Мне все кажется, что вы размахнетесь и ударите меня вашей палкой по голове так, что я умру. И это не оттого, что вы меня тогда очень побили, совсем не оттого. Ведь не оттого?
— Я вас не ударю, — сказал он.
— Да не в этом дело. Просто я вас боюсь. Вы ведь, в конце концов, вовсе не желали мне добра. Верно?
— Неправда, — сказал он.
— Ну как же неправда? То есть, вероятно, вы по-своему желали мне добра. Как своему шкафу вы желали, чтобы он не рассыхался.
— Кто это вас научил такое говорить? — спросил Пал Палыч.
— Ах, никто! Вам удивительно, что я сама это поняла?
Он молчал.
— А теперь вы больше не желаете мне добра, — говорила она, — теперь вы ко мне совсем плохо относитесь, и не верю я больше в вашу доброту.
— Ну вот еще, — сказал он, — я никогда и не хвалился, что добрый. Я люблю вас, и потому все так и случилось.
— Как «так»?
— Все равно.
— Все равно так все равно, — сказала она, — а я никогда вас не любила, сами знаете, и сейчас особенно вас не люблю, но по-человечески мне хочется вас предупредить.
— Можно не предупреждать.
— Нет уж все-таки. Слушайте, Пал Палыч.
— Да, — сказал он вежливо.
— Слушайте, почему вы не работаете?
— Я работаю.
— Но плохо, нарочно плохо.
— Лучше
— Почему?
— Вероятно, стар. Износился.
— Ведь это ложь!
— Нет. Мне на пенсию пора.
— Почему же на пенсию? Ведь вы все время работали, вы еще здоровы…
— Не знаю, не знаю, — сказал он, — вас что, уполномочили со мной побеседовать?
— Нет, — растерянно сказала Антонина.
— Так в чем же дело?
Он теперь стоял, странно вытянув шею. Эта привычка сделалась у него недавно и очень его изменила. Он опять покашлял и спросил, как поживает Федя.
— Ничего, — сказала Антонина.
— Думаете служить? — спросил он.
— Да.
— Так. И скоро?
— Да. Как только устроюсь.
— Что же, собственно, изменится, — спросил он, глядя на нее сквозь очки, — в смысле новой жизни?
— Как «что»? — не поняла она.
— Ну вот, вы ушли от меня, — сказал он, — даже сбежали, не правда ли? Живете на хлебах, как раньше говаривали…
— Я и у вас на хлебах жила, — резко перебила она.
— Нет, не на хлебах! Муж и жена обязаны друг другу помогать, это признано всеми…
— Ну?
— Что ж «ну», сбежали… А теперь опять в парикмахерскую? — Он сделал пальцами, будто стрижет. — Что ж нового-то? Где же счастье?! Вы все раньше про счастье рассуждали, — где ж вы его теперь найдете?
— Может быть, я и не в парикмахерской буду работать, — сказала она, — может быть, совсем на иной работе.
— На какой же? — мягко спросил он. — Расскажите.
— Не знаю.
— То-то что не знаете. Поверьте мне, — сказал он, — поверьте, для другой работы нужно уметь. А что вы умеете? Вы ничего не умеете. Вы маникюр умеете делать, а это к другой работе не имеет отношения. Вы горячую завивку умеете делать, но с этим вам дальше парикмахерской не уйти… А счета вы не знаете и пишете безграмотно, корову через ять…
— Вам это все очень приятно, — сказала Антонина, — вы бы хотели, чтобы мне трамваем ноги отрезало или чтобы я в один день состарилась на десять лет…
— Вспомнили?
— Вспомнила, — вызывающе сказала она, — я все помню…
— Давайте продолжим, — сказал Пал Палыч, — хотите?
— Нет, я пойду.
— До свиданья, — сказал он.
Потом он улыбнулся.
— За что же вы обиделись? — спросил он с жалкою улыбкой. — Я ничего худого не сказал. Я вам всегда желаю счастья.
— И потому едва меня не убили, когда я собралась уходить?
Он молчал.
— Я вас никогда бы не убил, — погодя сказал он, — никогда. Я этого даже не понимаю и не помню, как все случилось, верите мне? Это так было, от дьявола, как раньше говаривали. Я только тогда понял, когда вы уже без чувств были, да и то не совсем понял, а так, немножко. Верите?