Наши знакомые

Герман Юрий Павлович

Ему сделалось грустно.

«Не будет у меня второй комнаты, — насвистывая, думал он, — никогда не будет. То есть вторая, может случиться, и будет. И третья будет. И кухня будет. А вот анфилады никогда не будет. Никогда я не пойду из двери в дверь по комнатам, по залам, по гостиным, по кабинетам…»

Он мысленно выругался и встал.

Ему нельзя было богатеть.

Конечно, он мог вкусно есть, мягко спать, это не запрещалось, потому что это можно было скрыть. Он мог купить себе даже обстановку, мог одеваться; он

был бережлив — так по крайней мере о нем думали все. Обстановка, одежда — это все сбережения, но это не устраивало его.

Он хотел делать дело — большое и серьезное, с размахом, с риском, волнующим, но не очень опасным, такое дело, на которое стоило бы ставить и которое могло бы выиграть.

Но время было не то. Он понимал, что время не то, и боялся. Дальше контрабанды работа не шла. Это давало неплохие деньги, но заработок был незаконным, как воровство, это были ненастоящие деньги…

Он зависел от Барабухи.

Он зависел еще от каких-то ничтожных обстоятельств.

Он работал почти вором, и риск был тоже воровской, и судили бы его как вора — без уважения, с издевкой.

Раньше он мало думал обо всем этом.

Но теперь, перед женитьбой, он вдруг озлобился, затосковал, заныл.

Кровать, люстры, тумбы, буфет — это не устраивало его. Он где-то слышал о том, как специальные люди обставляют дома, виллы, замки. Ему хотелось такого. Ходить, приказывать, подписывать чеки…

Никогда не подписать ему чека.

Никогда не будут выслушивать его приказания.

Никогда…

Он остановился около сидящего на корточках обойщика и поглядел, как тот работает.

— Слабо натягиваете…

Обойщик поднял голову и с недоумением посмотрел на Скворцова.

— Как вы говорите?

— Я говорю, — раздраженно и медленно сказал Скворцов, — я говорю, что слабо натягиваешь. Сильней нужно…

— Хорошо, — сказал обойщик.

Скворцов пригладил волосы, надел шляпу и с раздражением оглядел комнату. Она показалась ему бедной, жалкой, дрянной. Нет, не этого ему хотелось.

24. Ты у меня будешь как кукла!

Как только доктор позволил Антонине выходить из дому, Скворцов нанял извозчика и отправился с ней по магазинам.

Был ясный, погожий день.

Красивая, лакированная пролетка, мягко покачиваясь на рессорах, плыла по Невскому. Подковы гулко шлепали о торцы. Скворцов, удобно устроившись в углу, покуривал и порою весело улыбался Антонине.

Возле Гостиного двора он велел остановиться.

Антонина не знала, куда и зачем они едут, а когда Скворцов объяснил ей свою затею, она сказала, что это вовсе не нужно. Он обозлился.

— Как не нужно?

— Мне ничего не нужно. Зачем?

— А я считаю, что тебе многое нужно. — Он презрительно улыбнулся и оглядел ее с головы до залатанных бот. — Многое. И пальто, и обувь.

Антонина молчала.

— Ты

у меня будешь как кукла, — сказал он, — понятно? Или ты думала, что я буду франтом, а жена у меня замарашкой? Нет, не дождешься!

Он взял ее под руку и повел в галерею Гостиного. Она шла подавленная, бледная и с испугом поглядывала на Скворцова. Он курил трубку. Пальто его было расстегнуто. Поблескивала крахмальная манишка.

— Не надо много денег тратить, — попросила Антонина, — пожалуйста…

— Ладно, Хватит денег.

Она взглянула на него.

— Я много зарабатываю, — сказал он, — очень много. — И, подумав, солгал: — И еще недавно получил за изобретение.

— За какое?

— Изобрел одну штуку для котла и получил пять тысяч.

В магазине готового платья Скворцов, с недовольным и капризным лицом, долго выбирал весенний костюм. Маленький, седенький приказчик особой палкой снимал с крючков распялки, на которых висели костюмы. Скворцову все не нравилось. У Антонины он не спрашивал. Она стояла в стороне и старалась смотреть на все это как можно безучастнее.

Наконец он выбрал костюм, серое драповое пальто, красивый пуховый шарф и замшевые перчатки.

— Ну как, нравится? — спросил он у Антонины.

— Все равно, — ответила она и отвернулась, чтобы не видеть его довольного, весело улыбающегося лица.

Пока Скворцов выбирал туфли, она думала о том, что теперь все кончено. Что кончено, она не знала, но эти слова — «все кончено» — как нельзя более подходили к тому, что она чувствовала. Ей ничего не было нужно. С печальным удивлением замечала она, что ей решительно неинтересны покупки, которые так радовали бы ее год назад.

— Так как же? — услышала она голос Скворцова.

— Что «как же»?

— Эти или эти?

Он держал в руках две разные туфли и раздраженно постукивал ими.

— Ведь ты покупаешь, — сказала Антонина, — не я. Покупай что нравится.

Скворцов выбрал черные лаковые, потом простые лодочки, потом велел отложить ночные кавказские, потом две пары летних и наконец фетровые боты.

В следующем магазине он купил ей халат — яркий, пушистый, разрисованный маками и листьями.

— Зачем это? — спросила она.

— Вырастешь — узнаешь, — ответил Скворцов.

Когда они вошли в бельевой магазин, ей стало неловко до того, что она покраснела. Скворцов заметил ее смущение и улыбнулся.

— Ничего, — сказал он, — я больше в этих делах понимаю, чем ты. Поди посиди вон там, на диванчике…

Она покорно ушла в темный угол магазина и села на клеенчатый диван.

Скворцов выбирал долго. Она слышала его веселый голос, смех приказчика, шелест материи. Потом Скворцов пошел к кассе.

— Ну, все в порядке, — сказал он, когда они выходили из последнего магазина. — Каких рубашечек купил — умереть! Дерут только, черти… А шляпу ты себе сама купишь, ладно?