Наследие Санторо
Шрифт:
Голос непонимающего намеков Тсуны стих где-то в районе лестницы. Хранители Варии, заговорщически переглянувшись, единогласно направились на выход следом за Вонголой. Скуало замыкал процессию. Один Занзас остался, искоса поглядывая на двери погасшей операционной, откуда выходил медперсонал. То ли дали ему возможность, то ли наоборот не оставили выбора уйти…
Он зашёл не сразу. Простоял ещё какое-то время, смотря под ноги — от сожаления или нерешительности, страха? Хотя разве мог он испытывать подобные чувства. Вошёл в палату Занзас внезапным порывом, скорее стремительно ворвавшись, не глядя на койку, на которую уже переложили пациентку, но ещё не вывезли.
Скариани застыл, невольно содрогнувшись. Никогда смерть не вызывала у него отвращения или же страха, с ней он был на «ты», держа в собственном кулаке, но смотря сейчас на Санторо, он не мог понять, что не так? Пока не понял,
Живое воплощение смерти. И без того слишком бледная для итальянки Аделина превратилась в болезненно-белое полотно с осунувшимся изможденным лицом, начиненная трубками, с респиратором, накачивающим искусственным кислородом. Казалось, убей он её сейчас, сделает одолжение.
Занзас подошёл ближе, остановившись рядом, с надменным отвращением морщась скорее для самого себя.
— Вот же блять, — выругался он, зажмурившись, чтобы открыть глаза, уже смотря прямо на Аделину. — Ты настолько никчемна, женщина, что даже не справилась с единственной задачей, возложенной на тебя природой. — Замолчал, ожидая ответа оправдывающегося или огрызающегося, но вместо этого услышал писк прибора, отмеряющего сердцебиение. — Лежишь вся такая несчастная, Вонгола за тебя трясётся, и даже представить не можешь, что смогла нанести мне удар ниже пояса — подарила надежду на моего ребенка и разбила всё в пух и прах. На нашего ребенка. Звучит убого. Да и ты вряд ли когда-нибудь узнаешь, потому что я сверну тебе шею, если когда-нибудь посмеешь показаться мне на глаза. — Занзас горько усмехнулся. Дожил — ведёт монологи, да ещё с и подобным мусором. Смотря в сторону, цокнув языком, он произнёс то, что терзало его последние дни: — Самое противное, что я примирился с твоей ролью матери моего ребенка, даже был не против, чтобы ты осталась в Варии, чтоб воспитывать мне наследника. Хотя какая из тебя мать. Ты за собой уследить не можешь.
Тяжёлое дыхание респиратора да отмеряющие секунды жизни писк под гнетущим молчанием. Молчание, которое не мог терпеть с её стороны Занзас, как когда-то Санторо бесилась, когда её игнорировал он. Скариани отпихнул рядом стоящий столик с окровавленными инструментами и ватными примочками.
Короткая вспышка гнева будто успокоила его. Спрятав лицо в ладони, Занзас присел на край койки, всё равно даже если бы Аделина хотела возразить, не смогла — в темноте снов без сновидений у неё нет права выбора. Согнувшись под спудом непонятных эмоций, которые бесили и разрывали изнутри, Скариани зарылся пальцами в жёсткие волосы. Он больше не мог слышать этого дыхания, писка, от запаха медикаментов тошнило, но он не мог уйти. И ненавидел себя за это. Выпрямившись и обернувшись, Занзас наблюдал за не двигающимися глазными яблоками, за не дрожащими ресницами, за спрятанными под маской губами, за спутанными, тусклыми под неприятным светом локонами. И пока пытался найти хоть единую искорку жизни, не заметил, как сжимает ледяную ладонь Аделины в своей.
— Ну уж нет, ты не умрешь, женщина, после того, как ты трепала мне нервы, заставила потратить время на твоё пресловутое продутое наследие, ты будешь гореть в другом аду. Настоящем, твоём собственном, а не том, что выдумывают религиозные фанатики. — переходя на шёпот, такой непривычный для самого себя жест, Скариани наклонился над её лицом так, чтобы если слова не достучатся до сознания, то шёпот, быть может, пробьётся маленьким ручейком в него. — Дьявол в твоей голове, а я рядом и проконтролирую, чтобы ты прожила как можно дольше, всю жизнь сожалея над своими ошибками. Вновь и вновь я буду вытаскивать тебя из лап смерти, сколько бы ты ни мчалась к ней. Ты будешь страдать подле меня, под моим личным контролем, получив то, что так желала и что станет твоим проклятием — меня самого. — Горячее дыхание опалило щеку, Занзас застыл почти щека к щеке, шепча хриплым голосом жестокие строчки, разъедающие его собственные губы, точно он пил яд по своему желанию. С чужих, недоступных сейчас губ. Пригладив красные пряди, спадавшие на лицо, Занзас запечатлел клеймо на её лбу, крещённым поцелуем её личного дьявола.
— Я буду ненавидеть тебя, когда, возможно, мог любить. — Указательный палец невесомо очертил острую скулу.
Занзас ушёл вместе с теплом, пускай обжигающим и ранящим в самое сердце. Оставившим только слёзы, что падали на подушку из уголка глаз.
Воплощение живой смерти — такой предстала Аделина в неоновом свете операционных ламп. Измождённое, осунувшееся лицо было бледнее предрассветного инея. Она спала долгим и болезненным сном, потерявшись среди языков пламени, горя в своём личном маленьком аду, даже
Вряд ли бы её ад выглядел больничной палатой, пропахшей хлоркой. Вряд ли бы в вене торчала игла, из которой поступает бледно-голубой раствор. В левой руке покоилась кнопка для вызова врача, она нажала её скорее по инерции, чем по желанию, всё ещё не до конца осознавая происходящее. А перепуганный врач искренне обрадовался её пробуждению, ведь Занзас пообещал отправить его на тот свет за Санторо, если она не очнётся после дозы противоядия. Патетично восклицая, он поведал всё о том, как её доставили в больницу, о двух операциях, о противоядии, найденном в её теле, о якобы забытом пузырьке в брюшной полости. Аделина дотронулась до живота, где раньше зиял слабый шрам из прошлого, а теперь свежий из настоящего. Вспомнила Франческо и его скальпели, как он хотел усыпить и разрезать её, он всё знал… Знал, но не успел рассказать, потому что Занзас его убил. Занзас, который спас её дважды. И Лина не знала, отчего её тошнит больше: от помощи убийцы её брата, или от того, что она поступила как последняя идиотка, когда он действительно спас её. Идиотка, которая не смогла сохранить жизнь…
— Мне очень жаль, нам пришлось удалить ваши женские органы, чтобы спасти остальные. Ребёнка вы потеряли, как понимаете, ещё до операции у вас уже случился выкидыш.
— Что? — растерянно, точно оглушённая переспросила Лина, не понимая смысла сказанных слов. Какой ребёнок? Какой выкидыш?
— Вы были беременны, на десятой неделе срока. Мне жаль, но зато вы живы, думаю, это приятная новость, — прискорбным голосом добродушного доктора посетовал мужчина, утешающим жестом дотронувшись до плеча пациентки. — Я сообщу Вонголе и Варии, что вы пришли в себя, за вас очень волновались. Я думал, босс Варии меня самого уже вскроет, — и нервно рассмеявшись, покинул палату.
Аделина смотрела в открытое окно, не видя ничего, кроме беспросветной крови и пустоты, не слышала ничего, кроме ещё слабо бьющегося сердца. Ребенок. У неё был ребенок. От Занзаса. А она убила его своей глупой, эгоистичной выходкой. Как и подобает мусору.
Скулёж вырвался вместе с истеричным смешком. Лина заткнула рот рукой, подавляя крик, мотая головой, пытаясь прогнать тупой, колющий сон. Но пора уже привыкнуть, что снов не существует, только беспроглядная страшная реальность.
После всего, как она посмотрит ему в глаза? Всем им. Отдала наследие Фредерико, подстроившему кровавую свадьбу и собирающемуся убить Саваду. Потратила антидот на саму себя бесполезную. Себя — убившую собственного ребёнка. Не только своего, Занзаса. Уж кому она никогда не сможет посмотреть в глаза, так это ему. Зажав солёную ткань одеяла меж зубов, Аделина завалилась на подушку, продолжая рыдать и хрипеть. Она даже ребёнка никогда не сможет теперь родить. Бесполезная и никчемная в квадрате, только приносящая хаос и проблемы. Не карты были прокляты, а она сама с самого начала, несущая смерть. Всем, кроме самой себя.
Аделина пыталась забыться во сне, но поняв, что даже с дикой усталостью и изможденностью, проспав столько времени, не может уснуть в ближайшее время. А что хуже всего, распахнув глаза, Санторо только спустя полчаса осознала, что рано или поздно приедет Вонгола, а с ней, возможно, и Вария. Нет, к этой встрече она не была готова, и вряд ли когда-нибудь будет… Превозмогая тупую боль в животе от шва и ломящих костей, Аделина поднялась, босиком направившись на выход. Выскользнув из палаты, она двигалась скорее инстинктивно, чем осознанно, трусливо сбегая с поля боя, где потерпела позорное поражение. Но выбраться из больницы в больничной рубашке, да ещё и босиком выходило за гранью фантастики. Держась изо всех сил, она нашла одну из кладовок, где хранилась одежда санитарок, чистящие средства, швабры и вёдра. Пока никого не было, Аделина как можно шустрее дрожавшими от волнения руками облачилась в медицинские штаны и рубашку, обувь, спрятала выделяющиеся волосы под медицинской шапочкой и в довершение образа нацепила маску. Подхватив на всякий случай швабру и ведро, она направилась искать выход.