Наследие Санторо
Шрифт:
Размяв шею, пытаясь прогнать флёр навязанного сна, Реборн поднялся, подхватив коробочку.
— Вот оно как. А мне нравится. Нужно придумать ему имя. — Два черно-серых шарика глаз смотрели на Аделину так пристально, что ей стало не по себе. На ум не приходило ни одно имя, которое можно было дать ленивцу. — Франческо, — сама не отдавая себе отчёта, произнесла Санторо и, испугавшись собственного выбора, задрожала, опустив питомца на колени. — Точно, я назову тебя Франческо.
Реборн не смог сдержать сардонического смеха и престранной улыбочки, которая не утаилась от Аделины.
— Это что ещё за странная улыбочка?
— Да так.
— Я только и слышу «потом поймёшь». После того, как отец и брат твердили мне, что всё это не имеет значения, фраза звучит ностальгически неприятно.
Аделина наивно полагала, что хуже уже быть не может. Как же она ошиблась. Сейчас Санторо искренне сочувствовала Саваде, испытав на себе всё, через что когда-то проходил Десятый Вонгола.
Репетитор-садист, как про себя называла теперь Аделина Реборна, не скупился придумывать каждое утро, которое начиналось в пять часов, новые способы пробуждения. Будь то пуля, которая оставляла дырки в паре миллиметров от её лица, ушат ледяной воды, электрошок. Однажды Санторо проснулась от пули Возрождения, от которой она, выпрыгнув из своей одежды, помчалась в магазин за брокколи, перепугав всю перекрестившую округу, потому что её предсмертным желанием почему-то оказалось побаловать себя полезной пищей.
Реборн не понимал фраз «я устала», «я умираю». Теперь Колонелло казался сестрой милосердия, а его тренировки — пикниками на природе.
Экс-аркобалено заставлял её тренировать пламя чуть ли не двадцать четыре часа в сутки. Так как её уровень, как он выражался, шатался между Тсуной и полной безысходностью. Вызывать Франческо Аделина могла первое время только один раз в трое суток, но вскоре смогла похвастаться успехом раз в сутки.
Но всё, что с ней делали мыслимое и немыслимое, оказалось цветочками, ведь однажды Аделина проснулась от того, что в лицо ей бил сильный поток дождя, а уже привычный пол заменяла обочина у богом забытой трассы.
Гнев, которой тогда испытывала Аделина, наверное, даже не был знаком Боссу Варии. Репетитор-садист опоил её во время ужина, хотя к вопросу своего питания каждый относился щепетильно, в страхе оказаться отравленным. И когда этот подлец успел подсыпать ей снотворное, Аделина только могла гадать. Но итог оказался таковым, что она сидела под ночным грозовым небом в своих привычных шмотках и цыганской юбке, да спортивной куртке, в карманах которой нашла пистолет с одной пулей и записку, гласящую: «Настоящий киллер должен уметь выживать в любых условиях. А также безупречно ориентироваться на чужой местности». Санторо, пока брела до ближайшего населённого пункта, долго гадала: Реборн оставил ей пулю для мотивации, чтобы потом она смогла ею его пристрелить, или оставил ей, чтобы в час безысходности она могла застрелиться. Как назло ни одна попутка не остановилась, точно по вселенскому сговору. Оказалось, что ближайшим городом был Оската, о существовании которого Санторо не знала, находящийся за сотни километров от Рима.
Первое время Аделина выживала, гадая на улицах, за цыганку её приняли быстро, да и гадать она, оказывается, действительно умела не только по руке, но и по лицам простофиль, которые жаждут услышать то, что хотят. Поспала первое время на улице, а собрав нужное количество денег, устроилась в местное кабаре, где ей сдали на две недели комнату. Хозяйке она рассказала душещипательную историю, как она отстала от табора, не имея в кармане ни гроша, и теперь брошенная
Когда Аделина вернулась в дом садиста, квартира пустовала. А по возвращении хозяина Санторо без церемоний приветственно выстрелила, Реборн спокойно увернулся, но пуля успела оцарапать щеку, оставив кровавый след. Дотронувшись до ранения, Реборн с садистко-коварной улыбкой посмотрел на оставленное клеймо на стене от первого осознанного выстрела с целью убить человека.
— Вот мы и преодолели первый барьер перед намерением убийства, — подвёл итог репетитор.
— Ты ведь в курсе, что меня могли сто раз изнасиловать, убить, продать на органы и в рабство? — заверещала Санторо, размахивая оружием.
— Я оставил тебе целую одну пулю, что ещё нужно профессионалу для счастья? — пожав плечами, оскорбительно возмутился итальянец.
Ад у нас в голове. И свой ад я переживаю, каждый раз закрывая глаза. А открывая, не могу выбраться уже обратно.
Аделина всегда предпочитала выдумку реальности. Но фантазия в отместку за то, что Санторо пренебрегла ею в последнее время, решила сыграть с ней дурную шутку, превратив её сны в нескончаемые кошмары.
Исполинские кроны деревьев тянулись к тревожно-нависшему иссиня-фиолетовому небу. И лишь одна тропа, ведущая вперёд, истоптанная, усеянная разбитыми осколками с кровавыми подтеками, будто кто-то бил зеркало кулаками, или жевал стекло, выплёвывая по стёклышку.
Серая дымка тумана скользила по босым ногам, ни разу не поранившимся за время далёкой прогулки, приведшей к раскрытым настежь воротам. Скромный особняк, где её отравили и сожгли. Откуда её зачем-то вырвали из лап смерти.
Мебель, покрытая теперь не пылью, а копотью. Пепел витал в воздухе, мерцая в пробивающихся алых лучах закатного солнца из-за разбитых окон. Пепел застыл, как и время в комнате. Санторо пробиралась по сожжённому полу, усеянному угольно-чёрной спиралью, ведущей к лежащему по центру телу. Там, где лежало её тело. Но эта фигура была намного меньше, худее, такая миниатюрная словно куколка.
Аделина преклонила колено, отбросив упавшие на лицо девочки чёрные густые пряди, обнажив умиротворённое бледное лицо, испачканное в крови. Кровавые подтеки испачкали сухие пухлые губы, почерневшая корка засохла над выразительной бровью. Смеженные веки дрогнули, обнажая яркие винно-карие глаза, такие тёплые и знакомо пронзительные, что Аделина невольно залюбовалась. Девочка моргала, не двигаясь, такая маленькая и изящная, будто механизм куклы. Но её губы дрогнули в болезненной улыбке.
— Мамочка, ты пришла.
— Что? — прошептала Лина, вздрогнув.
Нет. Это не может быть правдой, но глаза, брови, даже черты лица, всё так и кричала о сходстве с Занзасом. Ребёнок попытался подняться, но рухнул обратно на неестественно вывернутые руки. Все её конечности были изогнуты, будто кости переломали и вывернули на девяносто градусов. Аделина открыла уста, прижав к ним дрожащую руку, подавив болезненный стон. Она заломила пальцы, замотав головой, пока девочка, будто вовсе и не чувствуя боли, тянулась к ней.