Наследие Санторо

Скариани Аделина

— Боже, кто с тобой это сделал? — слёзы капали на бледное детское личико.

Санторо подняла девочку, прижав к себе, и на шатающихся ногах направилась прочь из дома-могилы.

— Они сломали меня всю, когда вытаскивали из тебя. Я не хотела.

Аделина вышла из дома, не в силах опустить взгляд на ребёнка, смотря лишь на единственную тропу, уводящую в чащу леса. Слёзы застилали обзор, а тяжесть на руках всё норовила рухнуть на колени.

— Мамочка, почему ты не спасла меня?

Аделина зажмурила глаза, из груди вырвался болезненный всхлип. И продолжая ронять слёзы, она посмотрела на выгнутое тело ребёнка, что чистым невинным любящим взглядом

смотрел только на мать.

— Потому что я не знала о тебе, — в оправдание хрипло прошептала Лина, не отрываясь от лица дочки.

— Почему ты не знала обо мне?

Лина опустила лицо, зарыдав навзрыд. Ей нечего было сказать в оправдание своей глупости. Она едва не споткнулась о камень, но боясь уронить и так искалеченное тело, заставила себя из последних сил сохранить равновесие, тяжело дыша, когда пот и слёзы смешались в один поток, она смотрела лишь в темноту, куда вела дорога. Неизведанность, полная страха, камни под ногами, тернии, поджидающие на каждом углу, трясина, норовящая утащить за собой в омут. Аделина ощущала стекающую по лицу кровь от хлещущих ветвей, но продолжала нести девочку, не мигающим взглядом наблюдающую за ней.

— Мамочка, — вновь окликнула девочка, а когда Лина вновь взглянула на неё, спросила ласковым, но боящимся голосом: — А где папочка?

Лина качала головой, безмолвно моля не спрашивать о том, о чём сама спрашивает себя изо дня.

— Он меня не любит? Почему его здесь нет? Мне страшно.

— Ну что ты такое говоришь, Занзас просто занят, на нём целая Вария.

— Я ему такая не нужна?

— Какая такая? — со страхом спросила Лина, почувствовав, что дороги дальше нет.

— Мёртвая.

Лина нервно рассмеялась, плача сквозь смех. Мёртвая. Девочка не дышала всё это время, холодная и липкая от крови, заляпавшей все руки. Она лишь моргала, смотря на Санторо. А Аделина, наконец, отняв глаза от ребенка, наткнулась на кладбище, с одним лишь единственным надгробием и пустым гробом, установленным в землю.

На тёмном надгробии выгравировано «Алиса Скариани». И вместо даты рождения и смерти — «Нерожденная, но уже мёртвая».

— Нет! — Аделина прижала девочку к себе. Но та застыла в летаргический неподвижности с закрытыми веками и мертвецки-синей бледнотой. Руки ломились от тяжести, скоро они онемеют и уронят свою ношу. Лина пыталась осмотреться, куда можно пристроить тело ребёнка, но внизу под ногами ожидала лишь тьма.

— Нет.

Единственный, ожидающее ложе — пустой гроб.

— Нет, пожалуйста, я не могу положить тебя в гроб.

Но руки немели с каждым вздохом. Аделина валилась с ног, не в силах нести ребёнка, ставшего слишком непосильной ношей. Санторо упала на гроб, упрямо не желая выпускать дочь, но та заваливалась в ложе вечного сна, что будто трясина засасывала внутрь. Громко рыдая, Лина расцепила полностью отказавшие руки. И ребёнок враскорячку остался в гробу, медленно тлея и разлагаясь на глазах. Лина цеплялась за гниющие скрученные руки, пытаясь вытащить дочь. Но время оказалось беспощадным, обратив не рождённый плод в пепел.

Пепел оседал на губах лежащей на земле женщины, держащейся за пустой гроб в чаще леса, усеянной могилками, на чьих надгробиях появлялись именам всех: её отца, тётки, сестёр и брата… Всех, кроме неё самой.

Аделину разбудил собственный истошный вопль. Горло царапали невидимые пробравшиеся внутрь когти, она задыхалась от собственного крика, не в силах остановить его, пока не начал садиться голос. Резко подавшись вперёд, она села, схватившись за голову, сотрясаясь

всем телом, беззвучно плача, сил кричать больше не было. Перед глазами всё ещё стояло разлагающееся тело ребёнка.

К ней словно только сейчас пришло осознание всего произошедшего. Совесть решила дать небольшую передышку, чтобы потом окатить ушатом холодной воды.

Аделина замерла, когда тёплые руки скользнули по её ладоням, закрывающим лицо, грубые, немного шершавые, но в то же время успокаивающие. Она боялась отнять руки от лица, ведь вдруг сон продолжается, а крепкие объятья, что заключили её в свой спасительный плен — такая же насмешка подсознания.

Они не проронили ни слова, сидя на полу в неудобных позах: Аделина — сгорбившись, уже не чувствуя собственных затекших ног, и Реборн — крепко прижимающий к себе, нежно гладя по спутавшейся красной гриве.

Медленно Аделина отняла руки от лица, обняв киллера, вцепившись ногтями в обнажённую спину и уткнувшись лбом в подставленное плечо.

— Я убила её, — прохрипела она с порывом самобичевания и ненависти, сжавшись всем нутром, будто пытаясь задушить себя собственными словами. — Я убила свою дочь. Своей глупостью и никчёмностью. Своей самонадеянностью. Это я её убила!!!

Крик рассёк тишину, где не было места даже доносящейся ночной жизни за окном.

— Её убил Фредерико Альерти. — Голос, точно остро наточенный нож, резанул вдоль сердца, пробрался под кожу, разрезая вдоль и поперёк каждую вену и артерию. Аделина будто только сейчас проснулась, наконец, ощутив, что впивается в спину киллера и прижимается к его телу, скрипя стиснутыми зубами. Реборн, последний раз проведя по загривку, щекочуще пройдясь по шее, наклонил Аделину так, чтобы губы едва касались её ушка, шепча дьяволом, голос которого доносится из-за левого плеча. — Фредерико Альерти. Киллер должен помнить имя и лицо своего объекта, до тех пор, пока не зачеркнёт его фото красным крестом.

Короткий сухой поцелуй на шее, и руки выпустили из своего плена, позволяя убаюканную этим заклятием Аделину вновь упасть на влажную от пота подушку. Веки налились свинцом, заколдованная, с тяжёлым камнем, но легкой душой, где бушевала нестерпимая решимость и обуревающая ярость, Санторо засыпала, повторяя про себя мантру. Имя её первого заказа. Личного. Последняя запоздалая слеза скатилась по щеке, и ласковая рука контрольно стерла оставшийся влажный след.

«Я перечеркну его лицо красным крестом. Но только ножом».

====== Глава 24. «Лицо смерти» ======

Впервые за прошедшее время Аделина оказалась наедине с собственными мыслями с начала «курса репетиторства». И раньше привычная и желаемая тишина показалась чужой и неправильной. Чувства стали обострённее, она слышала собственные шаги, дыхание, тиканье часов, доносящийся шум с улицы. Лениво бродя по квартире, Санторо остановилась рядом с комодом, где заперла карты с часами. Она ни разу к ним не прикоснулась с тех, пор как Реборн отдал их. Часы напоминали, что время назад не воротишь. Никогда, как бы об этом ни писали фантасты на шуршащих листах книг. А карты… карты олицетворяли собой двоих мужчин, которых бы она предпочла вырвать из собственной памяти. Да сердце не желало. Ленивец из коробочки, по-хозяйски развалившись на кровати Реборна, приподнял мордочку, будто почувствовал тревогу хозяйки. Ведь она думала о его тёзке. Сейчас Лина уже понимала, что осознанно дала оружию имя в честь брата, было в этом нечто символичное. Франческо создавал из иллюзии сонный газ, ленивец с помощью пламени усыплял сонной пыльцой.