Наследие. Трилогия
Шрифт:
Я обняла его за плечи, нагнулась и поцеловала в лоб:
— Вообще-то, я знаю.
Потому что я действительно знала.
Выпрямившись, я взяла его за руку и принудила встать. Он послушался, не противясь. Дал отвести себя к постели и уложить. Когда мы угнездились бок о бок, я забралась под его руку и устроила голову у него на груди — точно так, как когда-то с Сумасбродом. На ощупь, на запах они были очень разными. Морская соль — и сухие специи, прохлада — и жар, нежность — и ярость. Только сердца стучали совсем одинаково. Медленно, мощно, уверенно.
18
«МЕСТЬ БОГОВ»
(акварель)
Думаю, Сумасброд всегда подозревал истину…
Я с детства хранила удивительное воспоминание о пребывании в теплой и влажной тесноте. Там мне было удобно и безопасно, но одиноко. Я слышала голоса, однако со мной никто не разговаривал. Время от времени чьи-то руки прикасались ко мне, и я толкалась в ответ, но это было и все…
Много лет спустя я рассказала об этом Сумасброду, и он как-то странно на меня посмотрел. Когда я спросила его, что не так, он ответил не сразу. Но я не отступалась, и наконец он сказал:
«Звучит как воспоминание о пребывании в утробе!»
Я, помнится, расхохоталась.
«Чепуха какая! Я же думала! Слушала! Воспринимала!»
Он пожал плечами.
«До рождения со мной было то же. Видимо, и со смертными иногда так получается».
Хотя на самом деле и не положено, мог бы он добавить, но не стал.
*
— Что ты собираешься предпринять? — утром спросил меня Солнышко.
Он стоял у окна по другую сторону комнаты, мягко сияя, — солнце только что встало. Я приподнялась, села, подавила зевок.
— Не знаю.
Умирать я пока не готова. И признать это оказалось легче, чем я думала. Я ведь убила Сумасброда; жить с этим знанием почти непереносимо. Но наложить на себя руки или дать это сделать Солнышку либо Арамери — это… некоторым образом еще хуже. А если иметь в виду гибель Сумасброда, это вообще выглядело так, будто я собиралась выкинуть подарок.
— Если я выберу жизнь, Арамери будут меня использовать одни боги знают для чего. Оно мне надо — новые смерти на моей совести? — Я вздохнула и потерла ладонями лицо. — Ты был прав в своем желании перебить нас. Только требовалось довести дело до конца, уморить всех. Это была единственная оплошность Троих…
— Нет, — сказал Солнышко. — Мы были не правы. Не стану отрицать, с демонами надо было что-то делать, но нужно было найти какое-то другое решение. Они ведь были нашими детьми…
Я молча открыла рот. Потом закрыла. Я вглядывалась в его силуэт, чуть более яркий, чем слегка светившееся окно. Я даже не знала, что на это сказать, и решила переменить тему.
— А ты сам что собираешься делать?
Он стоял, встречая рассвет, точно так же, как много раз делал это в моем доме: прямая осанка, голова вскинута, руки скрещены на груди. Сейчас, против обыкновения, Солнышко негромко вздохнул и повернулся ко мне, прислонившись к подоконнику с видом почти осязаемой
— Понятия не имею, — ответил он. — Во мне не осталось ничего цельного или правильного, Орри. Ты была права, когда обозвала меня трусом. Дураком ты меня не называла, но и это было бы правильно. А еще я слаб…
Он поднял руку, посмотрел на нее так, словно впервые увидел, и сжал кулак. Кулак показался мне далеко не слабым, но я понимала, какая цена ему была с точки зрения бога. Кости — способные ломаться. Кожа — не знающая мгновенного исцеления ран. Вены и сухожилия — уязвимые, как паутинки. А внутри хрупкой плоти — разум, напоминающий разбитую и плохо склеенную чашку.
— Значит, это одиночество? — спросила я. — Твоя истинная противоположность. Одиночество, а не тьма. Ты этого не понимал?
— Нет. До того самого дня. — Он опустил руку. — А надо было. Потому что одиночество — вот тьма души.
Я встала и приблизилась к нему, слегка запнувшись о ковер. Я нашла его руку, потом потянулась к лицу. Он позволил мне это, даже прильнул к моей ладони щекой. Наверное, в тот момент он чувствовал себя очень одиноким.
— Я рад, что они отправили меня сюда в облике смертного, — сказал он. — Я не могу причинить особого вреда, когда с ума схожу. Когда я оказался заперт в том царстве тьмы, я думал, что потеряю рассудок… Но когда меня вытащили, там была ты… без этого я бы опять сломался.
Я нахмурилась, думая о том, как он прижимался ко мне в тот день, прижимался и не мог отпустить даже на миг. Ни одно человеческое существо не вынесет вечного одиночества. Я тоже свихнулась бы в пустоте. Однако нужда Солнышка была сверхчеловеческой.
Я снова вспомнила слова матери, которые много раз слышала от нее в детстве.
— Нет ничего зазорного в том, чтобы принимать помощь, — сказала я ему. — Теперь ты стал смертным. А у смертных не все получается в одиночку.
— Тогда я не был смертным… — проговорил он, и я поняла: он думал о том дне, когда убил Энефу.
— Может, это относится и к богам, — ответила я.
Я еще не вполне оправилась и вынуждена была прислониться рядом с ним к подоконнику.
— Мы ведь созданы по твоему образу и подобию, помнишь? Что, если твои родичи отправили тебя сюда не потому, чтобы в смертном образе ты не мог наворотить дел, а просто чтобы ты научился справляться с этим, как делаем мы, смертные?
Я вздохнула и прикрыла глаза: постоянное сияние Неба утомляло меня.
— Во имя бездны, откуда мне знать! Может, тебе просто друзей завести надо…
Он промолчал, но, кажется, я почувствовала на себе его взгляд.
Больше я ничего сказать не успела — в дверь постучали. Солнышко пошел открывать.
— Лорд… — Голос был мне незнаком, но в нем звучала вышколенная деловитость слуги. — У меня послание. Лорд Арамери требует вас к себе.
— Зачем?
Солнышко задал вопрос, на который я бы нипочем не отважилась. Посланец тоже сперва растерялся, но после очень краткого промедления все же ответил:
— Схватили госпожу Серимн.