Наследие. Трилогия
Шрифт:
После полуночи я проснулась, как от толчка. Заморгала, ничего не понимая спросонья, и перекатилась в постели. В комнате царила тишина. Волшебные стены Неба не пропускали ни звуков из ближних залов, ни даже завывания ветра, который наверняка свирепствовал здесь, высоко над землей. В этом смысле в Доме Восставшего Солнца мне нравилось больше. Там со всех сторон доносились негромкие голоса жизни: кто-то ходил по коридорам, распевал гимны, слышалось негромкое поскрипывание Древа, качавшегося на ветру… Я была весьма далека от того, чтобы скучать по Дому или его обитателям, но, согласитесь, пребывание там имело и светлые
Ну а здесь была лишь тишина и ярко сияющая неподвижность. Солнышко спал рядом со мной, дыша медленно и глубоко. Я попыталась понять, что же разбудило меня. Может, кошмар приснился? Нет, ничего такого я не припоминала. Приподнявшись, я оглядела комнату, благо магическое свечение давало мне такую возможность… Что ж, когда я покину Небо, кое-чего мне определенно будет недоставать.
Я ничего не увидела, но все равно не могла отделаться от острой тревоги. И всю кожу покалывало, как если бы что-то прикоснулось ко мне.
Потом я услышала сзади звук, словно там разорвался воздух.
Я крутанулась, мигом перестав о чем-либо думать… И точно: вот она, дыра размером с меня, похожая на огромный распахнутый рот. Как глупо, как глупо!.. Я же знала, что он по-прежнему где-то там, на свободе, но почему-то воображала, будто пребываю в безопасности в крепости Арамери. Дура, дура, дура…
Прежде чем я успела открыть рот и заорать, всасывающая сила дыры протащила меня до середины кровати. Я судорожно цеплялась за простыни, но сама понимала тщету своих усилий. Воображение уже рисовало мне, как эти простыни просто стаскиваются с постели и беспомощно развеваются в воздухе, а я проваливаюсь в дыру, ведущую в персональную Преисподнюю, что Датэ для меня выстроил…
Потом произошел рывок, да такой, что мне обожгло костяшки пальцев о ткань. Простыни за что-то зацепились. На запястье сомкнулась могучая ладонь.
Солнышко…
Меня спиной вперед унесло сквозь жуткий металлический вой, и он улетел вместе со мной. Вопя и барахтаясь, я тем не менее осознавала его присутствие рядом, даже когда ощущение его руки на моем запястье сменилось холодным онемением Пустоты. Мы валились куда-то сквозь дрожащую тьму, падали кувырком…
Способность воспринимать окружающее вернулась ко мне, когда мы врезались во что-то твердое. Я ударилась оземь — оземь?.. — первой, причем с такой силой, что из легких вышибло воздух и я почувствовала, как он из меня выходил. Солнышко рухнул поблизости, охнув от боли, но сразу перекатился и вскочил, вздернув на ноги и меня. Я судорожно вдохнула и принялась дико озираться, хотя не видела ничего, кроме темноты.
Однако потом мои глаза кое-что различили. Во мраке плавало нечто расплывчатое, скорчившееся, словно зародыш. Оно, впрочем, не двигалось, а потом я заметила мерцание между ним и собой. Что-то поблескивало, точно стекло. Я попыталась понять, что же это, и увидела по ту сторону «стекла» еще один сумрачный силуэт. Этот я сразу узнала по смуглому оттенку кожи: Китр! Она тоже не двигалась. Я потянулась к ней, но руки уперлись в стеклянистую темноту, которая была плотной и твердой и окружала нас со всех сторон, сверху и снизу. Ни дать ни взять пузырь обычной реальности, вырезанный в жуткой субстанции Пустоты.
Я повернулась в другую сторону… и увидела Датэ.
Он был к нам ближе, чем те расплывчатые силуэты, — на другом конце довольно обширного пузыря.
Я напряглась всем телом, на моем запястье сжалась рука Солнышка. Значит, он тоже увидел Датэ: был все же свет в его пустом мире. И Солнышко мог различить, кто из его детей лежал здесь поруганный, лишенный магии жизни.
Слезы бессильной ярости обожгли мне глаза. Только не это! Только не снова!..
Я прошептала:
— Да проклянут тебя боги, Датэ…
Датэ отвлекся от своего занятия. И повернулся к нам, не вставая, каким-то странным, стелющимся движением. Его рот, одежда и руки были заляпаны темным, левая ладонь сжимала сочащийся кусок… Он уставился на нас, точно внезапно разбуженный лунатик. Я не могла различить, где у него в глазах кончался зрачок и начиналась радужная оболочка — они казались двумя темными ямами, врезанными в белое.
Он постепенно возвращался к обычному состоянию. Потом спросил:
— Где Серимн?
Я резко ответила:
— Мертва!
Он нахмурился, но как-то недоуменно. Медленно поднялся на ноги. Открыл рот, желая что-то сказать, но тут заметил сердце у себя в кулаке. Нахмурившись, он отшвырнул его в сторону и шагнул к нам.
— Где моя жена? — повторил он.
Я сурово сдвинула брови, но это была напускная храбрость: на самом деле душа у меня ушла в пятки. Сила истекала из него, как вода, я чувствовала ее давление, от нее у меня мурашки по коже бегали. Она переливалась и мерцала в воздухе вокруг него, наполняя весь пузырь неверным свечением. Никто не видел Датэ с тех самых пор, как воины Арамери разгромили Дом Восставшего Солнца. Где он был все это время? Прятался здесь, в своей Пустоте, убивая и пожирая богорожденных, впитывая их мощь, становясь все сильней… и безумней…
— Серимн мертва, слышишь ты, чудище, — сказала я ему. — Ты что, не слышал меня? Боги забрали ее в свое царство для воздаяния, которое она вполне заслужила. Они и тебя скоро найдут!
Датэ остановился. Его брови сошлись еще круче. Он тряхнул головой:
— Она не умерла. Я бы почувствовал.
Я содрогнулась. Стало быть, на Ночного хозяина все же нашло творческое настроение, о чем и предупреждал Сиэй.
— Не мертва, так умрет. Или ты хочешь бросить вызов Троим?
— Я с самого начала собирался сделать это, госпожа Орри.
Датэ вновь тряхнул головой, потом улыбнулся, показав зубы, обведенные кровавой каемкой. Так я впервые увидела некий намек на его прежнюю сущность, и мне стало холодно от ужаса. Он пожирал младших богов в надежде похитить их силу, и, похоже, у него получалось. Но что-то другое пошло совсем-совсем не так, как предполагалось. И это ясно читалось в его улыбке и в пустоте его взгляда.
Как тогда выразилась Лил? «Нехорошо это, очень нехорошо, когда смертный кого-то из нас ест…»
Он оглянулся, созерцая плоды рук своих. Похоже, вид тел его порадовал, потому что он рассмеялся, породив эхо в стенах пузыря.