Наследница бриллиантов

Модиньяни Ева

— Ты хочешь сказать, что эти гаечные ключи как-то связаны с пропажей миллиардов? — Маленькие голубые глазки Анны стали круглыми от удивления.

— Не знаю, но мне кажется, отец решил поиграть с нами в «Охоту за сокровищами», помнишь такую детскую игру? Или, если хочешь, загадать нам всем ребус. Рано или поздно разгадка, возможно, будет найдена, но мне до этого, боюсь, не дожить…

— Ладно, пошли, — перебила его Соня и взяла за руку. Ее охватила жалость к этому мягкому, грустному человеку.

Положив ключи на место, она опустила крышку

и защелкнула замок.

— «Дипломат» я беру себе, он принадлежит моей дочери, — тоном, не терпящим возражений, заявила она.

Соня толком не понимала еще, какая связь между гаечными ключами и миллиардами, поэтому «дипломат» взяла скорее для того, чтобы насолить золовке. Поймав ее полный ненависти взгляд, она поняла, что это ей удалось.

1988

ГЛАВА 1

— Флорио! — во все горло закричал Микеле Профумо, сердито вертя в руках голубоватый листок бумаги. Его низкий, прокуренный до хрипоты голос, пройдя сквозь плотно закрытую дубовую дверь судейского кабинета, расположенного на пятом этаже Дворца правосудия, разнесся по приемной, где секретарь Антонио Флорио, допивая вторую за утро чашечку, просматривал заголовки в своей любимой газете с зажженной сигаретой в руке. До начала рабочего дня оставалось еще десять минут, поэтому секретарь, услышав собственное имя, раздосадованно закрыл газету и потушил окурок, уже начавший жечь ему пальцы. «Черт бы его побрал, — с неприязнью подумал он, — покою от него нет!»

Он резко встал из-за стола, заваленного папками, и с недовольным видом направился в кабинет, однако, открывая дверь, уже успел взять себя в руки, и в его взгляде поверх очков, съехавших на кончик длинного, как у Бабы Яги, носа, нельзя было прочесть ничего, кроме почтительного внимания.

— Слушаю вас, господин судья.

Молодой судья, взглянув на своего секретаря, подумал, что, проведя всю жизнь среди пыльных папок с делами, тот и сам точно покрылся слоем пыли.

— Что это такое? — судья сунул под нос Флорио голубоватый листок.

— Обыкновенная анонимка, — невозмутимо ответил Флорио, который давно уже успел излечиться от излишнего служебного рвения.

— Я и сам вижу, что анонимка, — прорычал судья и с такой силой стукнул кулаком по зеленому сукну стола, что в окнах задрожали стекла. — Будет этому когда-нибудь конец?

Секретарь с большим интересом разглядывал солнечный луч, пробившийся через заросшие грязью стекла, в котором кружились золотистые пылинки. Они были похожи на звездные тела в космическом пространстве, и Флорио захотелось очутиться внутри этого потока, подальше от пространства кабинета, где на него орут в нерабочее время и требуют ответа на идиотские вопросы. Он терпеть не мог скандалов, по опыту зная, что воевать с начальством — пустое дело: правды не добьешься, только нервы себе истреплешь. Поэтому ответил уклончиво и вместе с тем уважительно, надеясь, что судья наконец смягчится:

—

Иногда анонимное письмо может навести на след.

Профумо и вправду вдруг успокоился и продолжал уже более мирно:

— Это письмо не первое, вы же знаете, их уже много было.

— Анонимные письма — наша национальная болезнь, — успокоил судью секретарь. — Вы даже не представляете себе, сколько я повидал их на своем веку, самых разных.

— Но эти все одинаковые. Бумага, текст, почерк — все идентично. Даже штемпели на конвертах и те смазаны одинаково, сами полюбуйтесь. — И судья протянул Флорио листок.

«Почему вы упрямитесь и отказываетесь допросить Марию Карлотту Ровести? Она единственная, кто знает правду», — прочел секретарь.

Письма стали приходить давно, как только судья Микеле Профумо начал заниматься делом об исчезнувших миллиардах Ровести. Прошло уже тринадцать лет после смерти старика, а таинственная история не только не прояснилась, но и еще более запуталась. Пять лет назад издательство обанкротилось, запутавшиеся в долгах наследники оказались в плачевном состоянии, так что им пришлось продать большую часть своей недвижимости, чтобы расплатиться с кредиторами.

Во время затянувшегося судебного разбирательства Микеле Профумо ни разу не вызвал к себе Марию Карлотту. Во-первых, к моменту банкротства она еще была несовершеннолетней, а во-вторых, и это было очевидно, не имела к финансовым делам никакого отношения. Тогда почему ему с такой настойчивостью шлют эти письма на голубой бумаге? Почему заставляют поверить в причастность девушки к тайне миллиардов Ровести?

— Если вам придется допрашивать по этому делу Марию Карлотту, будьте с ней очень деликатны. Имейте в виду, она — существо чистое и ранимое, — сказал однажды близкий друг семьи Ровести Джулио де Брос.

Профумо не мог не прислушаться к мнению выдающегося правоведа, своего бывшего профессора, чья глубокая порядочность не вызывала у него никаких сомнений. Джулио де Бросу было уже за шестьдесят, но он не терял своего обаяния, поэтому студентки продолжали в него влюбляться. Когда-то у него была любовная связь с Соней, ставшей позже невесткой старика Ровести, и болтали, что именно из-за этой истории он так и остался холостяком.

— Присоединю его пока к остальным, — сказал судья и положил письмо в один из ящиков стола. — Посмотрим, что они еще придумают.

— В свое время узнаете, — бесстрастно сказал секретарь.

Иногда Профумо испытывал к Флорио что-то вроде зависти: точно выполняя распоряжения начальства, он оставался совершенно равнодушным к сути происходящего. Оформляя дела, подшивая документы, выписывая повестки, он не задавался вопросами о добре и зле, правде и лжи, потому что это не входило в круг его обязанностей. Наследство Ровести, наделавшее в свое время много шуму, оставило этого бюрократа абсолютно равнодушным. Что касается самого Профумо, он привык распутывать финансовые махинации, уголовные преступления, но не охотиться за сокровищами.