Наследница бриллиантов

Модиньяни Ева

Соня вынула руку — на ладони лежали сверкающие камешки. Она зачерпнула горсть и снова посмотрела. У нее не было никаких сомнений: на ладони переливались великолепные, чистые бриллианты.

Голубые, желтые, розовые, один даже почти красный, большие и маленькие, круглые, овальные, четырехугольные, они сверкали на солнце таким ослепительным блеском, что на них больно было смотреть.

— Вот оно, исчезнувшее наследство! — сказала Соня, обращаясь к дочери. — Ты только посмотри, сколько бриллиантов! Тысячи миллиардов твоего деда нашлись, они в этих фантастических камнях! Девочка моя, тебе больше не о чем беспокоиться, в этом мешочке — огромное сокровище, и оно принадлежит тебе, тебе одной.

Мария Карлотта все

так же молчала, и Соня заплакала. Она только сейчас поняла, что дочь умерла. Умерла действительно, на самом деле, по-настоящему. Одиночество обступило ее со всех сторон, ей стало нечем дышать. Камни, стоившие тысячи миллиардов, не представляли больше никакой ценности. Они были мертвы. Мертвы, как Мария Карлотта.

ГЛАВА 2

Гроб с причала опустили в гондолу. На крышку положили венок из белых роз. Потом в лодку спустились Соня и Пьетро. Окаменев от горя, Соня утром покорно дала Силии надеть на себя черное кашемировое пальто, повязать голову шелковой косынкой в черно-белую клетку. Казалось, она выплакала все слезы: ее красные распухшие глаза были сухи. Сидящий рядом с ней Пьетро и не пытался сдержать слезы. Они текли по его неподвижному лицу из-под темных стекол солнечных очков. Мария Карлотта была на двадцать лет моложе своего сводного брата, и тот относился к ней скорее как к дочери. Ее смерть потрясла его. Он вспомнил последний звонок сестры и винил себя в том, что не услышал в ее полушутливом тоне мольбы о помощи. Если бы он не был в ту ночь так пьян и выбит из колеи, все могло быть иначе, сестренка осталась бы жива. Но, похоже, в их семье никто по-настоящему не понимал Марию Карлотту, никто не замечал, как она ранима и беззащитна. Да и сам он, весь в личных неудачах последних дней, занятый своим «Милым другом», бросил Марию Карлотту на произвол судьбы, предоставив ей самостоятельно решать трудные проблемы. Вот она и решила их. Решила все разом, заплатив самую дорогую цену, какую только можно было заплатить. Пьетро отдал бы все, чтобы вернуть время вспять, к началу того телефонного разговора. Если бы такое случилось, он сказал бы своей маленькой сестренке: «Сиди, где сидишь. Не двигайся. Жди. Я лечу к тебе. Беременна ты или нет — не имеет сейчас значения. Я приеду, и мы во всем разберемся».

— Она звонила мне перед тем, как сделать это, — признался он Соне. — Я был здорово пьян и мало что понял из ее слов.

— А меня дома не было, я ходила в парикмахерскую, — тихо ответила Соня. — Я знаю, она хотела со мной поговорить. Хотя, если бы ты не был в тот вечер пьян или я не пошла бы в парикмахерскую, что бы это изменило? Ей никто уже не мог помочь, так что не кори себя. Смерть отметила ее еще в детстве, теперь я это точно знаю. — И Соня крепко сжала пасынку руку. В эту минуту он напомнил ей покойного мужа Антонио.

Гондола бесшумно плыла по темной маслянистой воде, а за ней длинной вереницей тянулись катера. Скорбная траурная процессия передвинулась по Канале Гранде, точно скользящая тень по веселому, безмятежному лику. Люди останавливались, провожая глазами похоронный кортеж.

На пьяццале Рома гроб с телом Марии Карлотты должны были переставить в катафалк и везти дальше, в Милан, в семейную усыпальницу Ровести, которая находилась на Монументальном кладбище.

Не замечая направленных на нее телекамер и вспышек фотоаппаратов, Соня стояла у похоронной машины и следила невидящими глазами за тем, как устанавливают гроб. К ней подходили знакомые и близкие, говорили какие-то слова, целовали, пожимали руку. Вдруг она очнулась и заметила рядом с собой золовку Анну, ее мужа Франко, их детей и Пьетро.

— Спасибо, — сказала она и заставила себя улыбнуться. — Я знаю, вы любили ее.

Траурный кортеж, теперь уже автомобильный, медленно направился в сторону автострады. Семья провожала в последний путь

младшую и самую любимую внучку великого Джованни Ровести. Соня стояла и смотрела до тех пор, пока машины не скрылись из виду. Торжественная церемония похорон, брошенные на гроб цветы, искренняя и деланая скорбь на лицах многочисленных родственников — все это промелькнуло перед ее мысленным взором, как на телевизионном экране. Да, Ровести безукоризненно выполнят положенный ритуал, Соня в этом не сомневалась. Сама же она вернется домой. Если быть точной, палаццо Маццон больше не был ее домом, как не был он и домом Марии Карлотты. «Бедная любимая девочка! — подумала Соня. — Ты будешь жить в моем сердце, пока оно бьется».

А что будет с ней? У нее больше нет ни семьи, ни дома. Антонио умер. Ушла из жизни Мария Карлотта. Палаццо Маццон принадлежит теперь новым хозяевам… «Там будет видно», — решила Соня и направилась к причалу.

Не отвечая на вопросы назойливых репортеров, она села в катер и сказала:

— К Сан-Марко.

Выйдя из водного такси, она прошла мимо библиотеки Марчана, потом по галерее Прокураций и вошла в кафе «Флориан». Оно отличалось от всех венецианских заведений такого рода особой прелестью. Здесь, в уютных маленьких зальчиках с изысканными фресками, с мебелью девятнадцатого века, царила теплая, интимная атмосфера. В этот час в кафе было мало посетителей, и Соня, пройдя по полупустому залу, села за столик в углу и заказала бутылку шампанского.

Официант сразу же узнал ее, несмотря на косынку, закрывающую рыжие волосы, и темные очки: Соня была постоянной посетительницей «Флориана». Он был стар, работал здесь уже двадцать три года и прекрасно помнил тот день, когда впервые увидел эту красивую женщину. Она ждала тогда ребенка и пришла сюда с мужем, чтобы выпить шампанского за его благополучное рождение. Он точно помнил, они сели именно за этот столик, за которым Соня сидит теперь одна.

Да, теперь она сидела здесь одна, и старый официант с седой головой смотрел на нее добрыми грустными глазами. Он вынул из запотевшего ведерка бутылку, осторожно открыл ее и, налив шампанское в хрустальный бокал, с поклоном подал Соне и отошел.

— До свидания, девочка моя, — точно видя перед собой Марию Карлотту, сказала Соня и подняла бокал.

Потом она поднесла его к губам и залпом выпила до дна.

ГЛАВА 3

Священник прочел молитву, сказал несколько теплых слов о безвременно ушедшей молодой девушке, которую помнил еще ребенком, тяжелые бронзовые ворота семейного склепа закрылись, и Мария Карлотта осталась навеки лежать в холодной тишине рядом с дедом и отцом. Пьетро поднял воротник своего темного плаща и вслед за теткой, кузинами и кузенами медленно двинулся к выходу.

Только сейчас он заметил свою бывшую жену Мануэлу Горини. В безвкусном красном пальто, отороченном черным кантом, прижимая к груди маленькую черную лакированную сумочку, она со скорбным видом шла ему навстречу. «Неужели я когда-то любил эту вульгарную женщину?» — с ужасом подумал Пьетро и инстинктивно сделал шаг в сторону, словно хотел избежать встречи. Мать с отчимом, оказавшиеся рядом с ним, заслонили Мануэле дорогу: ее появление на сугубо семейных похоронах они нашли неуместным. Не обратив ни малейшего внимания на Федерику и ее мужа, Мануэла подошла к Пьетро.

— Немедленно уходите, — прошипела Анна Ровести и грозно посмотрела на свою бывшую невестку. Анна никогда не считала ее членом семьи и, даже когда Пьетро был еще женат на ней, не принимала ее в своем доме.

Мануэла даже головы не повернула в сторону бывшей родственницы.

— Прими мои соболезнования, — сказала она Пьетро и добавила обычным тоном: — Можно тебя на пару слов?

Пьетро посмотрел на нее в упор и почувствовал отвращение.

— О чем нам с тобой говорить? — удивленно спросил он.