Наследница Дивной усадьбы
Шрифт:
Григорий не смотрел на меня, только вперед, и я чувствовала, как его тело напряжено, словно натянутая струна. И не понимала отчего? Но не задавала вопросов, а старалась не очень сильно прижиматься к нему, хотя в моем положении это было трудно.
От графа приятно пахло чем-то травяным и хвойным, и перед моим взглядом постоянно оказывался его мощный подбородок с темной щетиной. Похоже, все три дня, что искал меня, Шереметьев не брился. Драгоценная брошь с красным камнем на его галстуке то и дело отсвечивала на солнце и бросала мне в глаза солнечных
Но все равно чувствовала себя надежно и спокойно в объятиях мужа. А также испытывала сильную усталость. Видимо, много сил потратила на безумную беготню по болотам и бессонную ночь в лесу.
Глава 16
Спустя час мы приблизились к усадьбе.
Мы уже давно въехали в обширные угодья графа, это я поняла по тому, как нам почтительно кланялись встречавшиеся по пути крестьяне. И вот сейчас мы достигли чугунной кованой ограды особняка.
Усадьба Шереметьевых, а точнее, особняк графа оказался самым настоящим дворцом.
Стоящий на пригорке, на самом возвышенном весте, среди зеленеющей лужайки, окруженной роскошным парком, он казался легким и величественным одновременно. Великолепный, лазурного окраса, с белыми мраморными колоннами, золочеными херувимами на фронтонах, высокими лестницами и множеством окон, он напомнил мне чем-то Екатерининский дворец в Пушкине, только куда меньший по размерам.
Не зря эта лгунья Палаша говорила, что мой муж богат, как некий «леской царь». По увиденному издалека дворцу и парку, по прямоугольному озерцу, разбитому у подножья особняка, было отчетливо видно, что владелец этого места сказочно богат.
Мы въехали в чугунные ворота, услужливо распахнутые сторожем, и направились по широкой аллее прямо к блестящему особняку в золотисто-голубых тонах. Я во все глаза глядела по сторонам, замечала аккуратно подстриженные кустарники, цветущие буйными красками клумбы и переливающиеся голубизной озерцо, где плавали белые лебеди, а посередине на небольшом островке возвышалась легкая беседка с колоннами.
Я всегда восхищалась тем, как в былые времена богато жили цари и дворяне. Но никогда не думала, что окажусь владелицей подобной великолепной усадьбы. Точнее, женой графа Шереметьева. От всего происходящего у меня захватило дух. И я даже на краткий миг позабыла обо всех своих неприятностях.
Едва мы приблизились к парадной лестнице с мраморными колоннами, как нам навстречу вышла дородная женщина в черном платье, белом накрахмаленном переднике и чепце на голове. Тут же сбору появился слуга, видимо, конюх, который услужливо подхватил под уздцы коня Шереметьева, чтобы он стоял на месте.
– Григорий Александрович, с возвращением! – воскликнула громко женщина, торопливо спускаясь со ступеней.
– Агриппина Ивановна, хорошо, что вы вышли! Возьмите у Василия мою дочь! – велел ей граф. – Она наверняка вся растряслась в дороге!
– Ох ты батюшки! – всполошилась женщина, бегло оглядывая меня, и быстро подошла к коню Василия. Малышка
– Да, так получилось, – ответил, поморщившись, граф. – Берите ребенка. Надо ее выкупать и переодеть и немедленно.
– Конечно, ваша милость, не беспокойтесь, – заявила Агриппина и протянула руки за младенцем к Василию.
– Но я могу сама помыть Анечку, к тому же она голодная, – попыталась возразить я, понимая, что Агриппина, скорее всего, экономка или кормилица графа.
– Не переживайте, Любовь Алексеевна, – заверила меня тут же женщина, беря в руки Анечку. – Я позабочусь о маленькой графине. Сейчас пошлю дворового мальчишку в деревню за молочной бабой. У нашей девочки должна быть самая лучшая кормилица!
– Надо же? – пораженно выдохнул мне в лицо граф. – В тебе проснулся материнский инстинкт? Хоть к третьему дитяти, и то радует.
Я замолчала, не понимая странных намеков мужа. Но отчего-то мне подумалось, что настоящая Любовь мало заботилась об умерших сыновьях, скорее всего, препоручая это нянькам и кормилицам. Оттого Шереметьев так и сказал.
Граф же быстро спешился и протянул ко мне руки, видимо, чтобы помочь спуститься с коня. Я же замешкалась, ибо хотела сказать Агриппине Ивановне, что сама намерена кормить дочь грудью, никакие кормилицы не нужны.
Но в этот момент на крыльце появилась девушка-дворянка. В ярком розовом платье моды конца восемнадцатого века, с высокой кокетливой прической.
– Григорий! – воскликнула она и, приподнимая широкую атласную юбку, сбежала, словно резвая козочка, со ступеней. Шереметьев быстро опустил руки и чуть отошел от коня, где я сидела. А девица уже бросилась в нашу сторону. – Наконец-то ты вернулся! Я вся испереживалась.
– Все разрешилось благополучно, Лизонька, – ласково ответил ей граф и быстро обернулся к конюху, приказав: – Помоги графине, Игнат.
Вспомнив, что однажды Палаша упоминала имя любовницы моего мужа, я сразу же поняла, кто это девица. Елизавета была новой пассией моего мужа.
Неожиданно Елизавета бросила взор далее, на жеребца графа, на которой сидела я. Она замерла и прищурилась. Ее темные прищуренные глаза быстро прошлись по мне и остановились на моем лице.
– Зачем ты привез ее, Григорий?! – недовольно воскликнула девица. – Ты же обещал мне!
– Что же, душенька? – не понимая, спросил Шереметьев, подходя ближе и быстро целуя ей ручку.
– Что ноги ее не будет в этом доме! – добавила нагло девица.
От заявления любовницы я даже замерла. Невольно вспомнила, что муж собирался развестись со мной и жениться на ней и что он открыто заявил, что Елизавета будет жить в нашей усадьбе. Но так нагло и бесцеремонно вести себя со стороны Елизаветы было недопустимо, по-моему мнению. Мы с Шереметьевым все же еще были женаты. А эта пронырливая девица, соблазнившая моего мужа, вела себя так, будто уже стала здесь хозяйкой, а я так, неугодная прислуга, которую следовало бы поскорее выгнать.