Наследница Кодекса Люцифера
Шрифт:
Их вели по широкой дороге, идущей через ряды палаток. Все больше солдат подбегали, чтобы поглазеть на них. Животные производили адский шум, над которым летал свист погонщиков. Зеваки уже начали высказывать одобрение. Андреас увидел солдат на костылях, с грязными повязками, бледных и изнуренных болезнями. Они все выстроились вдоль дороги, по которой двигались живые трофеи. Было ясно, что животных не станут размещать прямо посреди палаточного городка. То, что здесь происходило, представляло собой не что иное, как демонстрацию, триумфальное шествие, объявление генерала о том, что он может не просто снабжать продовольствием свое войско, которое он безжалостно гнал вперед, но снабжать хорошо. Свежее мясо… молоко…
…И Андреас понял, что в его преисполненные надежды расчеты прокралась ошибка. Если Кёнигсмарк действительно хотел подождать объединения с Виттенбергом, то почему он не сделал этого в том месте, которое полностью контролировали шведские войска? В Эгере, к примеру. Или, если уж он хотел стать как можно ближе к своей цели, почему он разбил лагерь с одним лишь авангардом? Если на них нападут здесь, им будет очень трудно отбить нападение. Когда армию хотели защитить от атак, ее держали в постоянном движении. Почему тогда этот палаточный городок появился в половине дневного перехода от Праги? Или генерал собирался штурмовать город с этой жалкой кучкой солдат? Совершенно невероятно… Это имело бы смысл только в том случае, если бы он попытался не идти в лобовую атаку на стены города, а, воспользовавшись какой-либо брешью в защитном кольце, прокрасться в город, захватить целый квартал и окопаться там.
Андреас остановился. Он получил новый удар и чуть не упал лицом вперед. Он никогда бы не подумал, что это возможно, но ужас, который он испытывал до того, еще усилился. Теперь он знал, какая роль была отведена ему в этой трагедии.
11
Мельхиор словно попал в город-призрак. В Праге всегда витала некая атмосфера, заставлявшая думать – особенно ночью, – что вот-вот из-за угла появятся привидения или что доносящуюся откуда-то мелодию одинокой скрипки на самом деле исполняет мертвый рыцарь Далибор и под нее танцует Голем… Но сегодня атмосфера над городом была еще более тяжелой, чем обычно. Прага готовилась, и сама не знала, к чему: к гибели или очередному чудесному спасению благодаря духам. Мельхиор скорчился в темном саду. О том, что находится вокруг, можно было скорее догадаться, чем увидеть, но он неплохо ориентировался. В этих садах он бегал еще ребенком, когда мир не был таким сложным, а пути детства лучше всего запечатлеваются в памяти.
Мельхиор вспотел. Он никогда не думал, что однажды будет красться по улицам, как вор, в своем собственном городе. Он не должен был попасться в руки ночной страже: да, в городе его все знали, и фамилия Хлесль обладала прекрасной репутацией, но очень сомнительно, что генерал Коллоредо учтет это – во всяком случае, не в том положении, в котором оказалась Прага. Тот, кто мог держать в руках оружие, должен был защищать город, а больше всего Мельхиор сейчас нуждался в свободе передвижений. Он задержал дыхание и осторожно постучал в ставень. Этот звук разорвал ночь, словно ружейные выстрелы.
Через некоторое время из дома донесся шум – так щелкают взводимые курки пистолетов. Он мысленно улыбнулся, на всякий случай вжался в стену рядом с окном и постучал еще раз.
– Кто там?
– Мельхиор Хлесль!
– Черт побери!
Ставень распахнулся. Мельхиор осторожно выпрямился. В темноте за окном стояла какая-то фигура в длинной рубахе, с распущенными волосами и с пистолетом в руке. Пистолет медленно опустился.
– Рената, – прошептал Мельхиор. – Можно мне войти?
– Ты мог бы это сделать и через дверь. Зачем ты нас так пугаешь – да еще среди ночи?
– Кто знает, не подглядывает ли кто в конце улицы. Я предпочитаю черный ход. Эта
– Можешь быть уверен!
– А ты не могла бы направить его в другое место?
– За одно лишь подозрение, что пистолет у меня в руке может выстрелить по ошибке, тебе бы следовало слегка попортить шкуру, мой мальчик. – Она отвернулась, и Мельхиор услышал щелчок, с которым курок аккуратно лег обратно на полку. Он влез в окно и прикрыл за собой ставень; в помещении воцарилась полная темнота. Рената в своей белой одежде скорее угадывалась во мраке, чем действительно виднелась. Она стояла перед ним и ждала, когда он заговорит.
– Гануш, Филипп – выходите! – крикнул Мельхиор.
– О-ой, черт! – воскликнули в унисон два юношеских голоса где-то в темноте. – Как ты догадался, Мельхиор?!
– Так я ведь сам научил вас прятаться в тени слева и справа от окна, чтобы, в крайнем случае, тому, кто лезет в окно, можно было дать по башке, – напомнил им Мельхиор.
Рената отвернулась и засуетилась. Раздался треск кремня о кресало, искра перескочила на трут, и уже через пару мгновений фитиль свечи загорелся и наполнил помещение золотым светом. Рената положила пистолет на стол. Мельхиор подошел к ней и обнял эту крепкую седовласую женщину. Улыбнулся ей.
– Ты не постарела и на день, с тех пор как я видел тебя в последний раз.
– А ты не стал и на день умнее. – Она отстранила его на расстояние вытянутой руки. – Как всегда, добро пожаловать к дом Августинов, Мельхиор Хлесль. – Ее улыбка исчезла. – Скажи мне – что с вами случилось? Я волнуюсь.
Мельхиор обнял Гануша и Филиппа Августинов, младших сыновей Ренаты и Адама Августина, и похлопал их по плечу. Они почитали его как героя с тех пор, как себя помнили; он не знал, чем заслужил такую честь. Он также не знал, чем заслужил то, что Рената Августин всегда считала его кем-то вроде еще одного сына, затесавшегося в большую толпу ее родных детей. Дружба между Августинами и другими партнерами фирмы: Хлеслями, обоими Лангенфелями и семьей Вилема Влаха в Брюнне, – была всегда крепкой, но в отношениях Ренаты и Мельхиора с самого начала присутствовало нечто особенное. Сам же Мельхиор считал расположение Ренаты настоящим сокровищем – ведь это, наверное, что-нибудь да значит, если он внушает такую симпатию женщине, которая однажды впечатала полный подгузник одного из своих детей в лицо человеку, который мог бы уничтожить и ее саму, и всю ее семью одним движением пальца.
– Что с тобой-то стряслось? Ты весь в грязи…
– Ты даже шляпу замарал, – заметил Филипп, тем самым подтвердив, что пристрастие Мельхиора к новым шляпам было известно и в доме Августинов.
– Мне пришлось черпать ею воду из полузамерзшего пруда, чтобы напоить лошадь.
– Вот ведь черт, – сочувственно сказал Гануш. – Бедное животное.
– Рената, а где все? Я сегодня ночью перелез через стену и припустил домой что есть духу, но дом был пуст. Даже слуг…
– Все, кто в состоянии бегать и держать в руках оружие, были зачислены в отряды, набранные из дворянской челяди. С тех пор как враг объявился, всех защитников города разместили по казармам в местах сбора. Стариков, женщин и детей – в церквях. Ваш дом не единственный стоит пустым.
– Но ведь папа… и дядя Андрей… Они должны были давно уже вернуться из поездки!
Рената положила руку ему на плечо.
– Я не знаю, Мельхиор. Я знаю одно: что-то пошло не так. Но зачем ты постарался пробраться в город незаметно?
– Если бы я попал в руки ночной страже, я бы скорее стал членом какого-нибудь отряда Коллоредо, чем успел бы произнести «Да нет же!».
– Значит, ты не хочешь защищать город?
– Даже мы записались в ополчение! – вставил Гануш.
– Да, рассыльными и оруженосцами! – рявкнула Рената. – Только не вздумайте натворить глупостей!