Наследница Кодекса Люцифера
Шрифт:
– Какая ты богобоязненная, – заметил он, отпуская ее руку. – Дорогая Агнесс.
Он смотрел, как она торопливо выходит из больничной палаты. Тогда она точно такими же торопливыми угловатыми шагами перешла из передней в камеру пыток. За несколько минут до того она заявила, что девственная плева девочки, которую она осматривала наедине в камере пыток, цела. Она уже была не слишком молодой монахиней, без перспективы занять более высокое место в иерархии ордена, поскольку постриглась не из благочестия, а из страха перед подлостью и беспощадностью мира. Теперь
Большинство людей пытались сначала оставаться порядочными. Большинство людей были глупцами.
– Еще раз, для протокола, – произнес архиепископ Адольф фон Эренберг. Он почти всегда сам председательствовал на процессах. – Что показала проверка девственности, сестра?
– Она невинна, ваша милость.
– Проверьте еще раз, сестра. Девочка состояла в связи с дьяволом; дьявол соблазнил ее…
– Она девственница, ваша милость, я подтверждаю…
– Подумайте, сестра, подумайте. Вы молоды. Вы неопытны. Возможно, вы захотите еще раз осмотреть девочку. Возможно, вы ради собственного же блага постараетесь не допустить, чтобы повторный осмотр дал иной результат и чтобы у нас и у святой инквизиции возникло нехорошее подозрение, что вы заодно с ведьмой. Так как, сестра?
Отец выразил протест. Девочке еще не исполнилось и десяти лет, она и так уже ужасно напугана, и неужели действительно необходимо засовывать палец под рубашку и…
– Мы собрались здесь затем, чтобы установить виновность или невиновность, мой дорогой господин, – заявил архиепископ.
Отец настаивал на том, что ребенок невиновен. Архиепископ мягко улыбнулся и возвел очи горе (то есть к низкому потолку палаты), как будто был уверен, что оттуда на него снизойдет озарение.
Сестра вошла и тут же вышла. Лицо у нее было цвета глины, а на лбу проступил пот.
– Я ошиблась, ваша милость, – прошептала она. – Дьявол познал ребенка.
Отец в ярости вскочил и потребовал, чтобы повитуха, которую он привел с собой, тоже осмотрела его дочь.
– Если вы хотите смутить ребенка в третий раз… – ответил архиепископ. – Что ж, это ваше право как человека благородного, мой дорогой господин. Но, само собой разумеется, сочувствие следует держать в узде; мы имеем дело с ведьмой, в клоаке которой двигалось нечто гораздо худшее, чем палец мудрой женщины.
Повитуха вернулась из смотровой опустив взгляд. Она молча кивнула и, шаркая ногами, вышла наружу. Отец остался на скамье как громом пораженный, с посеревшим
Себастьян сидел у выхода из передней, как один из официально приглашенных свидетелей и судебных заседателей. Когда монахиня поклонилась и хотела уже покинуть помещение, он взял ее за руку и повернул кисть. Под ногтем среднего пальца была свежая кровь, а по внутренней стороне пальца сбегал тонкий ручеек. Взгляды Себастьяна и монахини встретились. Он отпустил ее руку и вытер кровь. Монахиня убежала, будто за ней гнались все силы ада…
…а теперь, почти двадцать лет спустя, она все еще убегает от этой единственной лжи. В конце концов ей все же удалось стать настоятельницей, но Себастьян спрашивал себя, что она слышит бессонными ночами: аллилуйю ангелов или визг девочки, которую медленно пожирает огонь?
Возле выхода из лазарета настоятельница столкнулась с послушницей, которая буквально влетела в двери. Себастьян знал ее – это была девушка, с самого начала заботившаяся об ублюдке Хлеслей.
Послушница размахивала руками и что-то шептала, но так тихо, что Себастьян не смог ничего понять. Ее лицо потемнело от ярости. Наконец она упала на колени перед настоятельницей и стала лупить кулаками о пол, а ее тело судорожно дергалось от душащих ее рыданий.
Себастьян знал этот беспомощный иссушающий гнев.
– Приехали бабы Хлесль, – пробормотал он. – Открывайте охоту, отец Сильвикола.
5
– Что ты собираешься сделать?! – взвыла Карина.
– Это единственная возможность.
– Этого не может быть! Александра, ты не можешь так поступить с Лидией. Я тебе не разрешаю!
– Карина, если этого не сделать…
– Я думала… я думала, ты приготовишь… отвар из трав… или мазь… Я думала, ты могла бы…
– Другого пути нет.
Лицо Карины исказилось.
– Нет! – закричала она. – Я не допущу этого!
Александра встряхнула Карину. Она смутно вспомнила о том, что и сама, когда врачи объяснили ей, что только молитвы могут спасти Мику (молитвы, которые не были услышаны!), вела себя ничуть не менее истерично.
– Карина, – произнесла она медленно и так отчетливо, что мечущийся, слепой от слез взгляд золовки переместился на лицо Александры и будто присосался к нему, – если бы мы действительно привезли из Праги врача или даже нескольких врачей, они не рекомендовали бы нам этот метод.
– Что? Что? Но почему ты тогда хочешь… Я думала, ты моя подруга… Она ведь твоя крестница… Я думала, ты любишь…
– Врачи, – продолжила Александра и возненавидела себя за это, – посоветовали бы тебе просто помолиться.
У Карины задрожал подбородок.
– Я должна это сделать. И даже это даст нам только очень небольшой шанс.
– Нет! Ты что, с ума сошла? Никогда! Ты должна спасти ее жизнь, а не заклеймить ее навсегда!
– Ты ведь давала ей пить травы, которые я вручила тебе перед поездкой? Я подозреваю, что Андреас советовал тебе выбросить их, но спрошу: ты давала их ей, Карина?