Наследница. Графиня Гизела (сборник)
Шрифт:
Князь застыл, пораженный как громом невероятной смелостью этого человека, министр же порывался к звонку, как будто он был в своем бюро, а за дверью целая толпа полицейских ожидала его приказаний.
Холодная улыбка промелькнула на губах португальца. Он вынул маленький пожелтевший клочок бумаги, который также должен был служить доказательством в обвинении этого человека.
— Ваша светлость, — обратился он к князю, — в ночь, когда принц Генрих лежал на смертном одре, один человек отправился в А., чтобы призвать князя для примирения с умирающим. Грейнсфельд лежал в стороне, но всадник оставил шоссе, ведущее в А., и поехал по дороге к замку, где графиня Фельдерн устраивала в тот вечер большой маскарад. Среди бала к графине вдруг подошел человек в костюме домино и сунул ей в руку
В эту минуту министр вне себя бросился на португальца, пытаясь вырвать у него из рук бумажку. Но старания его были тщетны — одним движением португалец отстранил от себя нападающего и передал записку князю.
— «Принц Генрих умирает, — прочел его светлость глухим голосом, — и выразил желание примириться с княжеским домом. Поспешите, иначе все напрасно. Флери». Несчастный! — князь бросил к ногам министра записку.
Но этот человек все еще не хотел считать себя погибшим. Овладев собой, он поднял бумажку и пробежал ее глазами.
— Неужели ваша светлость вследствие подобной жалкой инсинуации захочет осудить верного слугу своей фамилии? — спросил он, тыча рукой в бумагу. — Я не писал этой записки, она поддельная, клянусь!
— Поддельная, как и фамильные бриллианты Фельдерн, которые носит ваша супруга? — спросил португалец.
В соседней комнате раздался звук упавшей на пол подушки, затем послышался стук захлопнувшейся с силой двери.
Худшим свидетелем против министра было его лицо: оно было неузнаваемым, но он продолжал защищаться с отчаянием утопающего.
— Ваша светлость, не торопитесь верить, что вы имеете дело с негодяем! — заговорил он. — Уместно ли здесь рассуждать о моих частных и семейных отношениях, которые очерняют здесь с таким неслыханным бесстыдством?
Князь отвернулся — ему невыносимо было смотреть на судорожно подергивающиеся черты своего любимца, старающегося сбросить с себя тяжкое обвинение.
— Я нисколько не желаю касаться ваших частных и семейных отношений, — продолжал португалец, — хотя я не могу не сознаться, что и эта сфера мне не чужда.
— А для вас интересно обшаривать мои карманы и рыться в моем белье?
Министр попытался придать своему лицу обычное презрительно-саркастическое выражение, но все было напрасно.
— Вы имели непримиримого врага в лице фон Эшенбаха, — продолжал португалец. — Горе заставило его бежать из отечества. Несмотря на нажитое им богатство, он продолжал оставаться бедным, несчастным, одиноким человеком и на чужой стороне должен был сложить свои кости… Измена и вероломство не прошли даром и для фон Цвейфлингена — он опускался все ниже и ниже… Только вы, первый подавший сигнал к тому постыдному обману, преданный помощник графини Фельдерн, связавший вместе с ней первые петли сети, что опутала двух безумцев, только вы твердой ногой встали на совершенное вами преступление и, окруженный почестями и уважением, достигли того неограниченного и бесстыдно употребляемого вами могущества… Было время, когда фон Эшенбах, не перестававший питать любовь к дочери той корыстолюбивой женщины, надеялся, что жизнь еще улыбнется ему. Это было, когда он получил известие о смерти графа Штурма и хотел вернуться в Германию, но тут снова ему поперек дороги стал могущественный министр и повел прекрасную вдову к алтарю.
— Вот оно в чем дело-то! — глухо произнес министр. — Моя счастливая звезда возбудила зависть, которая и точила свое оружие против меня в тишине и мраке!
— Не оружие, ваше превосходительство, а противоядие злу которое торжествовало столь многие годы, — сказал португалец, подчеркивая каждое слово. — С той минуты фон Эшенбах следил за вами повсюду, как неутомимый охотник, преследующий свою дичь. Он обладал миллионами, а вы давали ему тысячи возможностей наблюдать за собой в самых тайных своих поступках. Ему были известны ваши интимные дела в Париже и на водах, в игорных притонах. За несколько дней до своей смерти он передал мне все эти подробности. Это в самом деле ваши частные обстоятельства, и они не могут быть причислены к делу. Но никоим образом нельзя назвать частным делом то, что вы разбазариваете собственность вашей
— Дьявол! — закричал министр. — Вы не оставляете мне ничего в жизни! — И он обеими руками схватился за голову. — Ха-ха, неужели я еще не умер?… Неужели первый встречный искатель приключений на глазах его светлости безнаказанно может бросать мне в лицо столь недостойную клевету?
— Опровергните эту клевету, барон Флери, — сказал князь, сохраняя внешнее спокойствие.
— Вашей светлости в самом деле угодно, чтобы я снизошел до опровержения клеветы этого авантюриста? Я не могу пасть так низко и с презрением отталкиваю ее ногой, как камень, попавшийся мне на пути! — сказал министр довольно твердым голосом.
Его дерзость и самоуверенность снова начали расти. Ему послышались скорбь и сожаление в тоне его светлости.
— Ваша светлость, предположим, только предположим, что действительно я заслуживаю упрека, но разве столь многие услуги, которые я оказал княжеской фамилии, не заставляют забыть несправедливость, допущенную так много лет тому назад? Неужели никакого значения не имеет в глазах ваших то обстоятельство, что ни один из моих предшественников не сумел придать так много блеска династии, как я? Я щитом стоял пред вами, и на меня сыпались удары злонамеренных демократов, которые рады закидать камнями традиции вашего благородного дома. Я не допустил коснуться священных прав монарха современному духу. Я, преданный, действующий лишь в вашу пользу советник, как при управлении страной, так и в интимных делах княжеской фамилии…
— Более вы уже не будете им, — перебил его князь, делая ударение на каждом слове.
— Ваша светлость…
Но князь уже отвернулся от него, стал в оконную нишу и забарабанил пальцами по стеклу.
— Принесите мне доказательства противного, барон Флери, — сказал его светлость, не поворачиваясь.
— Не замедлю это сделать, ваша светлость, — произнес министр, буквально едва держась на ногах.
Дрожащей рукой он схватился за ручку двери и неверной поступью двинулся по коридору.
Глава 30
В эту минуту в конце коридора показалась Гизела.
Опасаясь, что князь на обратном пути пойдет по другой лестнице, она поднялась на второй этаж, решив дождаться князя в коридоре, поскольку не была уверена, что ей удастся приблизиться к нему, если он вернется в бальный зал.
Вид падчерицы как бы вернул сознание министру — лицо его приняло насмешливое выражение, на губах появилась презрительная улыбка.
— Тебя-то кто позвал, мое сокровище! Войди, войди туда! — закричал он, указывая через плечо пальцем на только что оставленную им комнату. — Милочка, ты ненавидела меня от всего сердца, со всей силой твоей непокорной души, я знаю это. Но теперь, когда дороги наши расходятся навсегда, я не могу отказать себе в удовольствии объявить со своей стороны, что антипатия была обоюдная… Жалкое, упрямое создание, оставленное мне графиней Фельдерн, было для меня отвратительно, мне было противно прикасаться к этому маленькому, тщедушному ребенку, которого все называли «моей дочерью»… Итак, мы квиты! А теперь иди туда и скажи: «Мой милый пап'a во что бы то ни стало захотел упрятать меня в монастырь, потому что польстился на мое наследство!» Я говорю тебе, это произведет поразительный эффект, — и он защелкал пальцами в воздухе, как безумный. — И все твои остроумные аргументы против монастырской жизни были совершенно излишни — мы могли бы избавить себя от труда спорить о том, что нам не принадлежало, графиня Штурм, но другой роковым образом решил наш спор! Ха-ха, а я-то думал, что увижу под монашеским покрывалом последнюю из блестящих Фельдернов! Теперь ты можешь обойтись без варки супа для бедных. Можешь бегать себе по полям и лугам, услаждая жизнь идиллией с природой. В Аренсберге ты отряхнешь только прах со своих ног, что через несколько минут также намерен сделать и его превосходительство министр!