Наследница. Графиня Гизела (сборник)
Шрифт:
Сердце ее наполнилось несказанной горечью.
— Я поступлю так, как другие, — останусь здесь, — добавила она мрачно, почти жестко. — Если гроза эта несет удар и для меня, я с твердостью буду ожидать его.
Она почувствовала, как спинка скамейки задрожала под его рукой.
— Я полагал, что говорю с женщиной, которая вчера по собственной воле шла, опираясь на мою руку, — сказал он, помолчав. Этот неуверенный тон показался Гизеле глубоко раздраженным. — К ней обращаюсь я повторно, несмотря на только что полученный решительный отказ… Графиня, последний раз вы видите меня близ себя: через час вам станет понятно, какого жестокого противника вы имеете во мне.
— Мне
— Нет, это не так, если вы столь упорно отказываетесь выполнить мою просьбу… Я был дурным актером, не выдержал роли, забыл ее… Рука, которая должна нанести удар, дрожит… Я могу только сказать еще раз: «Бегите, графиня!»
Она обернулась и взор свой, полный душевной муки, устремила в лицо неумолимого противника.
— Нет, я не уйду, — проговорила она дрожащим голосом, с горестной улыбкой на судорожно подергивающихся устах. — Скажите лучше, что вы недостаточно резко выражали до сих пор свое презрение ко мне. Но будьте покойны, могу вас уверить, что презрение это вполне прочувствовано мной… Я не уйду! Наносите свой удар! В эти немногие дни я научилась страдать, я знаю слишком хорошо, что такое душевные муки. Вы сами приучили меня к этим ударам и должны видеть, что я с улыбкой принимаю их.
— Гизела!
Имя это, как стон, слетело с его уст. Руки его коснулись золотистых, рассыпавшихся по плечам волос девушки, и страстным движением он прижал их к своему лицу.
— Я был слаб, а теперь буду еще слабее, — он медленно поднял голову. — Говорят, что в предсмертный момент душа утопленника ощущает все наслаждения и горести, испытанные ею в жизни, я стою теперь перед этим решающим, последним мгновением, и в душе моей проносится все, что было радостью и горем моей жизни…
Он снова приблизил лицо свое к лицу девушки, которая с замиранием сердца не спускала с него глаз.
— Посмотрите на меня еще раз так, как вчера, когда мы стояли над пропастью, — продолжал он. — За долгие годы скрытых страданий только эту блаженную секунду! Графиня, жизнь моя на юге была полна бурной деятельности и опасных приключений. В борьбе со стихиями я пытался заглушить душевные муки… Гоняясь день и ночь за тиграми и медведями, я познал наслаждение видеть у ног убитого врага, но никогда у меня не хватало мужества подстрелить лань — мне чудилась душа в ее кротких глазах…
Он замолк.
Тихая улыбка играла на его красиво очерченных губах; взор девушки с выражением горячей нежности был устремлен на него… Глубокий вдох поднял его широкую грудь, улыбка исчезла, он провел рукой по лбу, как бы желая отогнать упоительное сновидение.
— Я взял на себя задачу, — продолжал он еле слышно, — вынести на свет скрытые преступления, настичь и уничтожить врага, в своем непомерном высокомерии глумящегося над остальным человечеством… Но судьба преподносит мне также и бедную лань с ее кроткими глазами — дорогое мне существо, мою первую и единственную любовь — и приказывает собственной рукой нанести удар по этому существу! Гизела, — прошептал он в порыве нежности, наклонясь к ее уху, — я принял тогда молча ваше обвинение в строптивости на лугу перед Лесным домом, но это было не то: я просто не мог вынести, чтобы руки другого, пусть даже руки того бедного ребенка, обнимали мою святыню, обожаемое мною существо, к которому я сам никогда не должен прикоснуться… Какую душевную борьбу перенес я в каменоломнях, отталкивая ваши руки, тогда как душа моя только и жаждала того, чтобы хоть один раз в жизни прижать вас к своему сердцу. Даже теперь, несколько мгновений тому назад, я стоял здесь почти готовый на то, чтобы увести вас отсюда в мое пустынное жилище. Эти мысли и желания, я знаю, безумны, ибо ваша
— Я никогда не оттолкну вас от себя, я знаю. Суждено мне страдать из-за вас — пусть будет так… И если весь свет за это забросает вас камнями, я ни единым взглядом не выражу вам обвинения.
И она, тихо улыбаясь, через спинку скамьи протянула ему руку, но он не видел этого, лицо его было закрыто руками. Когда он снова опустил их, оно было бледно и имело прежнее выражение мрачной решимости.
— Графиня, будьте жестоки со мной! — сказал он немного спокойнее. — Я не могу выносить этой мягкости… То, что я при любых условиях должен буду сделать, представляется мне тем более ужасным относительно вас. Я предостерегал вас об ударе, я не могу отвести его от вас, но я не хочу, чтобы он застиг вас неподготовленной среди всех этих лиц… Возвратитесь в Грейнсфельд, уходите и забудьте меня, кто таким ужасным образом должен стать поперек вашего пути… Прощайте, прощайте навсегда!
Она быстро поднялась.
— Не уходите, — проговорила она. — Я не могу быть жестокой! Я готова умереть вместе с вами, если это понадобится!
Он обернулся и каким-то отчаянным жестом протянул руки, как бы в самом деле готовясь схватить ее и унести в свой одинокий дом. Но руки опустились, и он исчез за деревьями.
Вдруг молодая девушка почувствовала, что сзади ее схватили за талию… Ее порывистое движение обратило на себя внимание поглощенной болтовней гувернантки.
— Ради бога, графиня, что с вами? — воскликнула она с признаком сильнейшего волнения в лице.
И приятельница ее тоже вскочила со своего места, заботливо взяла в свои руки молодой девушки.
— Ничего, оставьте меня! — проговорила Гизела, отворачиваясь.
Испуганный взгляд госпожи фон Гербек искал в толпе их превосходительств, потом она вздохнула с облегчением: никто не заметил странного происшествия с молодой графиней, которое и для нее самой осталось неразрешимой загадкой.
Веселье продолжалось — шампанское было превосходным, и расположение духа светлейшего амфитриона было как нельзя лучше.
Глава 28
Не обращая внимания на уговоры гувернантки сказать, что так испугало ее, Гизела снова села на скамейку.
… Нет, она не уйдет! Насколько она могла понять его странные речи, он хотел здесь нанести удар сильному врагу… Но каким образом он намерен это сделать и кто мог быть его врагом, ей не приходило в голову. Она была готова принять удар, смело глядя в лицо опасности, но что могло быть более ужасным, чем те душевные муки, которые она испытывала? Он знал теперь, как он любим; он прошептал ей свое признание, наполнившее ее душу неземным блаженством, и все-таки покинул ее ради какой-то мрачной силы, которая требует их разлуки навечно… Она хочет лицом к лицу встретиться с ней, она хочет знать, действительно ли существует на земле власть, которая может разорвать связь между двумя соединенными любовью сердцами!
Медленные, переливающиеся звуки оркестра наконец закончились блистательным аккордом. Буфеты опустели; князь поднялся со своего места и в сопровождении министра направился через луг.
— Господин фон Оливейра, — приветливо обратился он к португальцу, который шел ему навстречу, — вы очень пунктуальны, но все же я должен вас побранить, что вы не сделали чести моему шампанскому — я не видел вас среди моих гостей… Вам дурно? Вы бледны и будто встревожены чем-то. Можно было бы подумать, что у вас расстроены нервы, не будь таким нелепым предположение подобного у такого Геркулеса, как вы.