Наследница. Графиня Гизела (сборник)

Марлитт Евгения

— Я надеялась увидеть тебя в том восхитительном домашнем туалете, который я тебе прислала из Парижа, дитя мое, — сказала баронесса, не обращая внимания на сетования гувернантки.

— Он слишком короток и узок — я выросла, мама.

Испытующий взгляд черных глаз мачехи скользнул по лицу девушки.

— Он сшит по той мерке, которую Лена сняла перед моим отъездом, — сказала она медленно и в то же время едко. — Надеюсь, ты не желаешь убедить меня, милочка, что за столь непродолжительное время ты сильно изменилась?

— Я

никогда ни в чем не желаю тебя убеждать, мама, и потому должна сказать, что этого платья я никогда бы не надела, даже если бы оно было мне впору, — я не терплю ярких оттенков, и тебе, мама, это известно. Красную кофточку я подарила Лене.

— Хороша будет горничная в дорогом кашемире! — Баронесса под маской насмешки попыталась скрыть досаду. — На будущее я остерегусь что-либо выбирать без твоего одобрения, душечка. Но я позволю себе заметить, что к столь вычурной простоте молодой особы я всегда отношусь с недоверием: по-моему, это лицемерие, ни больше ни меньше.

На лице Гизелы мелькнуло презрение.

— Я буду лицемерить? Нет, для этого я слишком горда, — сказала она спокойно, — и горда уже тем, что являюсь подобием Божьим. Я не отвергаю твоего стремления быть одетой к лицу, — продолжила она. — Другие пусть украшают себя, повинуясь моде, но я этого делать не буду.

Подобное редкое спокойствие в таком молодом существе невольно заставляло сомневаться, было ли оно следствием врожденной мягкости характера. Скорее, источник его лежал в преобладании разума над чувствами.

— А, так ты, моя маленькая скромница, убеждена, что так тебе более подходит? — баронесса была полна презрительной иронии.

— Да, — отвечала Гизела без тени смущения, — мой вкус говорит мне, что прекрасное должно заключаться в простоте и благородстве линий.

Баронесса расхохоталась.

— Ну, госпожа фон Гербек, — сказала она язвительно, обращаясь к гувернантке, — интересные убеждения приобрело это дитя в своем уединении! Мы вам очень благодарны за это!

— Боже мой, ваше превосходительство! — Госпожа фон Гербек была очень испугана. — Я не знаю, откуда у графини такие мысли! Никогда, я могу в этом поклясться, я не видела, чтобы она смотрелась в зеркало.

Баронесса сделала ей знак замолчать — на дороге от озера показался министр.

Нельзя было сказать, чтобы его превосходительство был в хорошем расположении духа.

Из-под надвинутой на лоб соломенной шляпы он смотрел на женщин.

Во время разговора Гизела, стоя у дерева, машинально держалась за ветку; рукав платья сполз к плечу, поднятая рука была обнажена — поза, полная благородного целомудренного спокойствия.

— Смотрите, жрица в рощах друидов! — с сарказмом заметил министр, подходя ближе. — Что за фантастический вид у тебя, дитя мое?

Обычно подобные шутки сопровождались добродушной усмешкой, на этот же раз ее сменило выражение апатии. Он поцеловал руку супруги и сел рядом

с ней.

Госпожа фон Гербек разливала шоколад, а баронесса рассказывала супругу о происшествии с владельцем завода, ограничившись при этом сообщением о выстреле в собаку и не сказав ни слова о поступке Гизелы.

— Господин, как видно, желает окружить себя романтическим ореолом, — произнес министр, отказываясь от шоколада и зажигая сигару. — Разыгрывая из себя оригинала, он хочет, чтобы все заискивали перед ним с его миллионами. Но все это прекратится, как только приедет князь: богач желает быть ему представленным, как говорят. Вот тогда мы узнаем его поближе.

Говоря это, он казался рассеянным — похоже, мысли его были заняты другим.

— Болван обойщик разбил новую вазу! — сообщил он после небольшой паузы.

— Какая жалость! — воскликнула баронесса. — Но это не должно так расстраивать тебя, мой друг! Это легко исправить, ведь вещь стоила не более пятидесяти талеров.

Министр стал сдувать пепел с сигары, в движениях его сказывалось нетерпение.

— Когда я уходил из замка, — начал он после минутного молчания, — мадемуазель Сесиль получила сундук от твоего парижского портного, Ютта.

— О, это очень приятная новость! — обрадовалась баронесса. — Сесиль уже жаловалась, что вещи так долго не присылают, да я и сама была расстроена, что должна буду предстать перед князем замарашкой!

— Болван оценил их в пять тысяч франков, — заметил министр.

Баронесса посмотрела на него с удивлением.

— Иначе и быть не могло, — сказала она. — Я и купила на пять тысяч франков.

— Но, милое дитя, если я не ошибаюсь, ты привезла с собой туалетов на восемь тысяч франков.

— Положим, не на восемь, мой друг, — улыбнулась баронесса, — а на десять, ибо кто расплачивается из собственного кармана, как это сделала я, тот очень хорошо помнит… Но меня удивляет, как тебе не приходит в голову, что невозможно носить здесь туалеты, предназначенные для А., — такой безвкусицы, надеюсь, ты не мог от меня ожидать!

Говоря это, она спокойно крошила бисквит в шоколад. Губы улыбались, но взгляд пристально скользил по породистому профилю супруга.

— И с каких пор, любезный Флери, ты контролируешь мои посылки? — спросила она шутливо. — Это для меня новость!

И к чему это мрачное выражение на лице? Я не хочу, чтобы ты становился брюзгливым! Фи, милый друг, все простительно, только не старческие выходки!

Все было бы мило и очаровательно, если бы слова эти не скрывали язвительного намека для человека, на двадцать лет старше своей жены, во что бы то ни стало желавшего казаться бодрым.

Его невозмутимое лицо покрылось легким румянцем, на тонких губах появилась вымученная улыбка.

— Я расстроен, — проговорил он, — но никак не твоими парижскими туалетами, мое дитя, — вон сидит виновница! — Кивком головы он указал на Гизелу