Наследница
Шрифт:
– Да-да, конечно. Мы узнали о них, когда Давид привёз погашённые долговые бумаги. Сказал, мол, он оплатил за нас, значит теперь моя семья должна уехать из города.
Рокоссовский усмехнулся и устало растер ладонями лицо.
– Тагаев, конечно, та ещё сволочь. Но порядочная. Если вы знаете про долг, значит я могу сказать, что его было не просто выплатить. Между вашим отцом и кредитором случился какой-то разлад. Последний желал отобрать все до последней копейки и не принимал исполнение от Давида.
– Тогда ему пришлось
Демид кивнул и развёл руками.
– Я не понимаю зачем он довёл дело до суда, но препятствовать возвращению наследства не собирается.
– И это меня он называет упрямицей, а сам-то..., - отстранённо кивала головой, как заведённая. Потом подняла взгляд на адвоката и благодарно улыбнулась.
– Я вам признательна. Теперь многое прояснилось. Мне, пожалуй, пора. Нужно все обдумать и...
– Не будьте к нему слишком строги, Анна. Не бывает идеальных людей.
– Мне ли не знать, - вздохнула и поднялась со своего места.
– Ещё раз спасибо, Демид Алексеевич, и всего доброго!
– Прощайте, Аня, - задумчиво выдохнул адвокат.
Итак, спал ещё один камень с души. И если посмотреть на всю эту ситуацию со стороны, то Давид благородный человек, а я взбалмошная истеричка. Так оно и выглядит, но что мешало ему просто сказать правду? Разве я бы не поняла его? Поняла бы! Обязательно поняла и была бы безмерно благодарна. А так он бессмысленно потратил наши нервы. Что бы стало с нами не сбеги я с самолёта? Сидела бы в глубинке и ненавидела его. Хотя, сейчас мне кажется, что не ненависть то была, а обида. За безразличие и бессердечие.
На душе царила какая-то меланхолия. Я на автомате объясняла очередную тему урока по итальянскому языку, витая где-то далеко. С тем же отстранённым сознанием раз за разом пересматривала варианты закусок для воскресного мероприятия, читала их состав, но никак не могла запомнить что к чему. Не могла сосредоточиться.
Давид с самого начала все делал ради меня и моей семьи, но зачем-то всеми правдами и неправдами отталкивал от себя. Закрывался. Возводил стену. Отступал. Что это? Желание сохранить свободу и холостяцкую жизнь или же детская травма? Если первый вариант не поддаётся лечению, то второй... второй исцеляется любовью и верностью. Их у меня хватит вдоволь, чтобы он ни разу не усомнился в своей значимости и важности. Но как выяснить, что есть на самом деле? Давид ведь не признается мне никогда...
Посидев ещё немного на рабочем месте, решила, что попытки сосредоточиться так и не увенчаются успехом. Поэтому взяла сумку и поехала домой. Лучше приготовлю ужин, чем буду бесцельно просиживать юбку.
Парень из охраны помог занести пакеты и растворился, оставив меня одну. Сначала разобрала скоропортящееся и сложила его в холодильник, а потом понесла продукты в кладовку. Расставив все по своим местам, вышла из небольшой комнатки и зацепилась взглядом за дверь, которая всегда была заперта. За все время я ни разу там не была и не видела, чтобы Давид входил в неё или выходил.
Любопытство кошку сгубило.
И
В очередной раз дёрнув за ручку, получила отчаянное сопротивление замка. Нужен ключ. Где бы я его хранила на месте Давида? В кабинете, либо при себе. В портмоне или машине. Все зависит от степени секретности.
От затеянного совесть грызла, но как-то не настойчиво. Ей, похоже, тоже интересно что же скрывается за той дверью. Пошарив по ящикам рабочего стола, я без труда отыскала ключ. Хозяин дома не очень-то пытался его спрятать, наверное, не ожидал, что гостья окажется такой хамоватой и полезет ковыряться в его вещах.
Да-да, раскаиваюсь. Но сначала войду и посмотрю что там сокрыто.
На первый взгляд обычная комната. Стеллажи с книгами, полки с картонными ящиками, пыльный старый диван и куча всяких безделушек. Из того, что действительно бросалось в глаза, это медали. Очень много медалей и несколько поясов. Все это так небрежно было свалено в кучу, как будто владелец этих наград испытывал к ним ледяное безразличие. Я знала, что Давид занимался каким-то боевым видом спорта, но чтобы на таком уровне?
В коробке рядом хранились старые фотографии. Сделанные лет десять-пятнадцать назад. На них Давид совсем молодой, колошматит боксерскую грушу, тренируется на ринге в спарринге с таким же юношей, коллективное фото всех ребят и отдельное с тренером. В одном из парней я, кажется, угадывала Таро.
Давид выглядел довольным, уверенным. Особенно на тех карточках, где его награждают и поднимают руку, обозначая победителя. Лицо разбитое и припухлое, но излучает счастье. А уже на следующем фото запечатлён момент, как он снимает с себя пояс и отдаёт своему тренеру. Отчётливо ощущается теплота между ними, взаимопонимание.
Аккуратно сложила все на место и залезла в следующую коробку. В ней пылилась целая гора писем. Распечатанных и, напротив, упакованных в почтовые конверты. Они, перечеркнутые крест-накрест, возвращались к своему отправителю по причине истечения срока хранения. На той стороне их никто не получал.
В какой-то момент я засомневалась. Думала сложить все обратно и уйти, но взгляд наткнулся на нежное слово «сынок» и сердце болезненно сжалось. Неуверенно покусав губу, я все же потянулась к открытому письму и жадно впилась в текст.
«Родной мой мальчик!
Мы с отцом следим за твоим успехами и радуемся! Как же ты вырос. Стал совсем взрослым, возмужал. Мое материнское сердце воспаряет к небу всякий раз, когда нам удаётся узнать хоть что– нибудь о тебе. Мы желаем тебе, сынок, здоровья и успехов, живи так, как ты всегда мечтал!