Наследница
Шрифт:
Элен задумалась, держа в руках письмо. Почему дядя не выразил своего отношения к возможным событиям? Боялся, что письмо прочитают? Кто? Избежать этого на территории Польши он мог легко, для этого у него были и средства и верные люди. Значит, боялся просмотра письма уже здесь, в России? Но Россия не хочет видеть на троне Польши Лещинского. Следовательно, если бы дядя написал, что не одобряет такую идею, это никого не насторожило бы. Но он промолчал. Зная, как дядя относится ко лжи, Элен поняла, что это было бы неправдой. Что же получается? Дядя за короля Станислава? Он среди тех дворян, о которых говорил де Бретон? И что теперь делать ей? Элен встала и, как всегда, когда нервничала,
В такой растерянности и застал её Юзеф. На его вопрос о причине такого состояния, Элен, вместо ответа, протянула ему письмо.
— Прочти.
— Но оно адресовано тебе.
— Прочти, там не написано ни о чём, чего бы ты не знал. Меня интересует, что ты скажешь.
Юзеф быстро пробежал глазами письмо и не найдя в нём ничего такого, что так сильно могло взволновать Элен, стал перечитывать внимательней. Прочёл. Нахмурившись, посидел немного молча. Элен всё это время стояла вполоборота к нему. Наконец, Юзеф взглянул на неё и осторожно спросил:
— Что именно тебя встревожило?
— Разве ты не обратил внимания на слова о Лещинском?
— Обратил.
— И?..
— Думаю, наши симпатии в этом вопросе расходятся. Пан Янош, видимо, не возражал бы, если нового короля звали Станислав.
— Именно. Значит, мы ошиблись. Я ошиблась. Нужно было честно соглашаться на предложение французов и помогать им. И что теперь?
— Подожди, не торопись с выводами. Ты опять начинаешь искать причину, чтобы почувствовать себя виноватой. Что за самоедство такое, в конце концов?
— Это когда же я искала причину?
— А кто вдруг стал считать себя потенциальным убийцей? И мучился совестью от этого.
— Но это другое! Тогда всё касалось только меня. Моего личного выбора. Ведь я могла бы отказаться от мести. А сейчас…
— И сейчас — то же самое. Это тоже вопрос личного выбора. Это неправда, что ты смогла бы отказаться от мести, подумай сама. Для этого тебе нужно было бы перестать быть самой собой. Ты сделала тогда выбор раз и навсегда. И в этот раз тоже. Даже если потом окажется, что ты была не права, но это должен быть твой выбор, твой, больше ничей! Нельзя, делая его, оглядываться на других, учитывать их симпатии и антипатии.
— Но мне всегда казалось, что было бы глупо не прислушаться к мнению дяди с его опытом.
— Да? Ты сама-то веришь в это? Разве ты прислушалась к нему, когда добивалась разрешения учиться фехтованию? Ты сама решала, и всегда будешь решать, как тебе поступить. И даже спрашивая совета, ты ещё думаешь, стоит ли к нему прислушаться.
— Но сейчас всё так серьёзно. Дядя…
— У тебя не было возможности узнать его точку зрения, когда решала вопрос, на чьей стороне быть. И потом, я помню, что именно ты мне тогда сказала: тебе не пришлось выбирать между интересами Польши и России. Ну-ка подумай, если бы ты в тот момент узнала, кого поддерживает пан Янош, изменила бы ты своё решение?
— Не знаю, — опустив голову, ответила Элен.
— Серьёзно? А вот мне почему-то кажется, что ты не смогла бы поступить по-другому. Кроме всяких высоких соображений ты бы учла и собственное раздражение при виде де Бретона. Разве не так?
— Не знаю, — повторила Элен, глядя в пол. — Может быть ты и прав. Но теперь, — она взглянула на него, — теперь получается, что мы с дядей можем стать врагами?
Столько растерянности было во взгляде и голосе, что Юзеф поразился: невозможно представить, что это она была с ним вместе
— Почему же врагами, Элен? Разве ты можешь себе представить, чтобы пан Янош стал тебе врагом? Ты и раньше противоречила ему, делала то, что он считал недопустимым. Он любит тебя, Элен. Любит и понимает. Я даже допускаю, что своего мнения в письме он не высказал ещё и потому, что считал возможным такое твоё отношение к событиям, которое есть на данный момент.
— Это всё так, но если начнётся война внутри страны, мы окажемся по разные стороны.
— А ты что же, собираешься принимать участие в военных действиях? — саркастически поинтересовался Юзеф. — До сих пор я считал, что, достигнув своей цели, которую я уважаю, хотя и не приветствую, ты вернёшься к жизни, подобающей молодой панне. Я ошибаюсь?
— Нет, не ошибаешься, конечно, — смутилась Элен. — Я естественно, не собираюсь воевать.
— Ну, слава Богу! Тогда в чём проблема? Даже если пан Янош будет воевать, каким образом это может помешать вам обоим продолжать любить и уважать друг друга?
— Но я же не смогу скрыть от дяди того, что делала в интересах России, против Франции.
— Вот! Наконец-то! Именно против интересов Франции! В этом вся суть! Ничего другого. Прислушайся к себе: тебя раздражает де Бретон, хочется помешать ему. Да и мне, откровенно говоря, тоже! Вот откуда твоё решение, на чью сторону встать. А кто был бы лучшим королём нашей страны — это ещё вопрос. Мы даже не знаем пока, кто будет противником Лещинского. Да может, ещё и известие о скорой смерти короля Августа — ложь, произнесённая только для того, чтобы убедить тебя согласиться, может быть, король проживёт ещё немало. Недаром его называют Сильным! Тогда и вовсе говорить сейчас не о чем, поживём — увидим. А сейчас успокойся. Раз уж начала игру — играй до конца.
Элен подошла к нему вплотную.
— Спасибо тебе, — сказала она, глядя в глаза. — С тобой мне удивительно спокойно и надёжно. Будто ты — моё второе я. Мне иногда кажется, что я говорю сама с собой. И всегда нахожу правильное решение. Спасибо.
Юзефа словно обдало жаром. Элен стояла так близко. И ничего резкого, мальчишечьего не было в ней сейчас. Перед ним была просто хорошенькая девушка, только глаза смотрели чересчур серьёзно и грустно, без тени кокетства или вызова. Это была опять какая-то неизвестная Элен. Её образ волновал и притягивал, как никогда.
А Элен смотрела в серые глаза, всегда внимательные, иногда насмешливые, иногда как будто в чём-то упрекающие, но неизменно доброжелательные, и вдруг смутилась. Ей показалось, что вот ещё немного, и Юзеф наклонится и поцелует её. Она отвела взгляд и отступила на шаг. Юзеф тоже смешался и сделал вид, что ещё раз хочет прочесть письмо пана Буевича, которое так и держал в руке.
За ужином оба были неестественно предупредительны по отношению друг к другу, говорили о посторонних, ничего не значащих вещах. Больше они не возвращались к состоявшемуся разговору. Элен успокоилась, по крайней мере, внешне это выглядело именно так, и продолжала морочить голову и французу и Лосеву, каждому по-своему: одному — ложными сведениями, другому — ложными отношениями.