Наследница
Шрифт:
Яну во сне привиделось, что его сбросили с крутого обрыва. Но сон внезапно превратился в реальность, когда он, потеряв опору в виде запертой дверцы кареты, рухнул на землю, больно ударившись спиной. Неизвестно, что при этом пригрезилось пьяному мужичку, только он, внезапно тоненьким голоском, завопил: «Убива-аю-ют!» И уж вовсе не понятно, что показалось деревенской собаке, которая забралась под карету переночевать. Мужичка она прекрасно знала и поэтому на его запах никак не отреагировала. Проснувшись от грохота выломанной дверцы, шарахнувшись от упавшего почти ей на голову человека, невесть откуда взявшегося, ошалев от пьяного тенора, она с перепугу тяпнула мужика за ногу и умчалась подальше от этого страшного места. На шум и собачий визг среагировали
С сеновала, тараща спросонья глаза, вывалились «пан Александр» с остальными слугами. Выскочив в тёмный двор, не понимая, что происходит, пан пальнул из пистолета вверх. Грохот выстрела заставил сначала примолкнуть всех собак и мужика, но тут же всё возобновилось: псы неистовствовали, мужик кричал и ругался, но теперь же проснулась вся деревня. Люди выскакивали из домов кто в чём, кто-то крикнул: «Пожар!», и тут вовсе стало ничего не понять…
Только приблизительно через час все, наконец, разобрались, что к чему. Вот уж когда не поздоровилось несчастному любопытному пьянчужке! Его ругали все, кому не лень, говорили, что от непутёвого другого и ждать нельзя. А поляки вместе с Элен, собравшись во дворе возле кареты, смеялись до икоты и колотья в боку. Даже Ян, потирая ушибленные при падении места, не отставал. Угомонились все лишь под утро, сумев подремать ещё пару часов. Но долго ещё, сидя в карете или седле, то тот, то другой весело фыркал, вспоминая беспокойную ночь в деревне.
Когда подъехали к Санкт-Петербургу, моросил мелкий противный дождик. Было не то, чтобы холодно, но мерзко. Влажный, холодный, как будто липкий, воздух забирался под одежду, и от него не было спасенья. Ткань, казалось, вся пропиталась влагой и не защищала тело от холода. Руки и ноги стыли, как в мороз. Элен сидела в карете, нахохлившись, разговаривать не хотелось, не хотелось даже смотреть в окно. Там по обе стороны дороги тянулся бесконечный и какой-то неуютный, неприветливый лес. Она немного оживилась, когда карета, наконец, достигла предместий. Но оживление быстро угасло, уступив место мрачному удивлению и тоске: убогие домишки стояли по большей части пустые, часто даже не заколоченные. Там, где ещё было видно присутствие хозяев, не заметно было даже самого захудалого огородика. Картина мало изменилась и тогда, когда они въехали в город. Здесь тоже было безлюдно, а редкие прохожие только подчёркивали эту пустоту. Непривычно прямые улицы хорошо просматривались, чувствовалось, что строились они по единому плану. Но под ногами лошадей густо пробивалась трава, так что без всяких объяснений было видно, что ездят здесь нечасто. Карета проезжала мимо маленьких и больших домов, среди которых много было каменных, некоторые больше походили на дворцы. Но эти хоромы по большей части пустовали. Всё это было так одинаково однообразно, что стало полной неожиданностью увидеть строящийся очередной дворец. Здесь жизнь ощущалась, хотя работающих людей было немного.
Элен хотела, как всегда, снять комнаты в каком-нибудь постоялом дворе или гостинице при трактире. Но здесь это оказалось сложным делом. Трактиры были маленькими, комнат либо не имели вовсе, либо они были заняты. Да и самих трактиров в городе осталось немного. Проездив довольно долго в поисках жилья, Элен решила остановиться, хотя бы поесть. Они вошли в очередной трактир и расположились на лавках за столом. Стол в помещении с низким потолком был один, зато за него могли бы усесться одновременно больше десятка человек. Но сейчас здесь сидел только один мужчина уже в годах, хотя ещё крепкий, в одежде купца. Тёмно-русые волосы, всё ещё густые, вились тугими колечками, а такая же курчавая борода, прикрывающая ворот рубахи, была неожиданно рыжей.
Оказавшись за одним столом, поляки и купец молчали недолго, скоро завязалась беседа. Говорила в основном Элен, остальные
— Э-эх, барин, — вздохнул купец, — это ты по свету здесь катался. Вот погоди, стемнеет, тогда действительно неприятно. Кто остался в городе — все по домам сидят, до утра на улицу носа не покажут.
— А куда все делись? — спросила Элен. — Вроде, если учесть количество построек, людей должно быть много.
— Так и было, — кивнул головой купец, — пока жив был наш государь — Пётр Лексеич. Ещё при царице Екатерине, жене его, которая после него правила, мало что поменялось. А как на престоле оказался другой Пётр, Второй, так всё и кончилось… Он, Пётр-то Второй, не любил этот город. Вот и уехал в Москву. Ну, и двор, конечно, с собой забрал. Там и жил, и правил. А куда двор — туда и остальные потянулись. Кому ж охота в неудобствах жить! И ветрено здесь им, и сыро, и улицы, вишь, не такие — прямые больно, — он опять вздохнул. — Вот и побросали свои дома новые, которые по велению Петра Лексеича построили. Лишь бы ко двору поближе… А за господами и работники разбежались. Посмотрели: что здесь делать-то? Нечего. Вот и разбрелись кто куда. И не сыщешь теперь.
— А мы проезжали сегодня мимо строящихся домов. Это что? Кому строят, если все разбежались?
— Да, строят… Мастера иноземные этим заведуют. Им деньги плачены большие за то, чтобы всё построить, вот они и отрабатывают, что б, ненароком, возвращать не пришлось. А так, что б кто своей охотой да для себя здесь чего строил — того нету.
— А вы?
— А что — я?.. Я тут свою выгоду блюду — на стройку провиант поставляю. Вот сейчас как раз собрался поехать по этой надобности в Москву. Так что, ежели остановиться захотите в городе — милости прошу, недели две мой дом пустым стоять будет. Оплаты мне никакой не надобно, приглядите за домом и ладно. Там, конечно, сторож останется, но оно всё надёжнее, когда в доме люди живут. Вы сколько тут задержаться думаете?
— Всё будет зависеть от того, найдём ли мы одного человека.
— А какого? Я многих знаю, кто в Санкт-Петербурге жил, — с оттенком гордости сказал купец.
— Графа Кречетова, — решившись, ответила Элен. В конце концов, почему бы и не спросить, ведь никто же не знает, кем на самом деле является этот польский юноша, путешествующий по России.
— Кречетова… — протянул купец. — Эх, барин, поздно вы искать его надумали. Нет больше графа, скончался лет шесть или семь назад.
— Скончался? А что с ним случилось?
— Такое, что и врагу не пожелаешь. Убили его. Мало того. С ним и детей его сгубили. Говорят — случайно всё вышло, да только не верю я. Но как бы там ни было, исход один: род графа прервался.
— Так это, очевидно, вы говорите о старом графе. А мы разыскиваем молодого. Того, что унаследовал графский титул.
— А-а… Этого… — тон собеседника сразу изменился. Стало понятно, что говорить ему неприятно. — А по какой такой надобности вы его ищете? Кто он вам?
— Да никто, — небрежно пожав плечами, ответила Элен. Она почувствовала смену настроения в голосе купца и решила, что лучше представиться совершенно посторонним, не заинтересованным ни в чём, человеком. — Приятель, узнав, что я еду в Россию, просил, если буду в Петербурге, поспрашивать о нём. Зачем это ему — не знаю. Вот я и стараюсь что-нибудь узнать.
— Ах, вон что. А почему в Петербурге? Ведь земли графские далеко отсюда.
— Так ведь в столице наверняка кто-то должен знать о его сиятельстве. Мы с приятелем рассудили, что граф, скорее всего, постарается приехать сюда, ко двору. Мне ничего не было известно о том, что столицей вновь стала Москва.
— Это вы правильно рассудили с вашим приятелем, — проворчал купец. — Он точно стремился быть поближе ко двору. Вот поэтому и сидит вместе со всеми в Москве.
— Вы как-то неприязненно говорите о графе. Это с чем связано? Если, конечно, вы можете об этом говорить. Он вас чем-то задел?