Наследницы Белкина
Шрифт:
Пестротой приглашенных люмпен-фуршет не уступал высоколобому образцу: рабочие в апельсиновых комбинезонах (среди них — знакомый газонокосильщик), четверка девушек-пажей из парикмахерской на колесах, детина с дредами из того же шапито и несколько боровов с багровыми шеями, безыскусностью взора похожие на депутатов или воров-карманников. Детина, которому массивное кольцо в носу мешало безраздельно наслаждаться пищей, травил байки и анекдоты. Боровы гоготали, девушки деликатно прыскали в кулачок. Вспоминая следующий анекдот, детина задумчиво постукивал кольцом по губе, словно человек, который
Вернувшись в гостиную, я чудом избежал встречи с хозяйкой дома. Котик блистала очередным шедевром кройки и шитья: привычные кислотные тона, взбитые воланы, неожиданные и страшные глубины декольте, пудовые серьги в ушах — словом, заматеревшая гусеница на выпускном балу перед окончательным окукливанием. Сестра Котика в просторном сари цвета Эгейского моря с серебристыми рыбками, пущенными вплавь по кайме, на фоне тропической родственницы смотрелась прямо-таки монастырской послушницей.
Я потерся возле рыбок с воланами, но ничего путного не выловил. Сестры-великанши до дрожи одинаково бряцали доспехами слов, роя рвы и воздвигая покатые оборонительные валы.
— Пьяные оба, — плевалась Котик.
— Вдрызг, — дребезжала ее сестра.
Проплывающий мимо Лебедев несильно прояснил картину:
— Насосались в лоскуты, — авторитетно заверил он кого-то.
Побродив по комнате, я выяснил следующее: свидетели — шафер и шаферша — явились на праздник в совершенно невменяемом состоянии. Начав праздновать заблаговременно, эта парочка обошла с десяток злачных мест, нагрузившись, как чаплиновский бродяга в гостях у спасенного им миллионера: одно резкое движение — и разольются хляби небесные.
Таксист, совершивший с ними эту алкогольную одиссею, оставил два неподвижных куля под дверью и бесславно бежал. Бездыханных подкидышей обнаружили гости и в лучших гоголевских традициях приняли за мешки с подарками. Ошибка разъяснилась быстрее, чем в рождественской повести — благо Котик смекалистее коваля, — но успех история имела оглушительный.
Безмолвных бражников общими усилиями втащили внутрь и принялись за их энергичное оживление. Кто из них дама, кто — кавалер, пока оставалось неясным. Определить это даже на глазок не удалось, привести их в чувство — тоже. После серии ледяных омовений и кофейных впрыскиваний, которая дала бы средневековым инквизиторам сто очков вперед, свидетели продолжали хранить стоическое молчание. Впрочем, при слове «вискарь» (один? одна?) одно из существ жалобно застонало — но и только. Что крепче — летаргический сон или чувство ответственности, оживут ли свидетели в достаточной мере, чтобы завтра с утра стоять без подпорок, автономно улыбаться и подписывать, — эти нешуточные вопросы сплотили самые непримиримые слои приглашенных.
Я перемещался по комнате, методично, как трамвай, нарезая круги. У стены, прихлебывая из бокала и с каждым глотком становясь все красноречивее, витийствовал Лебедев.
Я протиснулся к нему и, улучив момент между приступами красноречия, тихо спросил:
— Скажите… Вы должны знать… Это очень важно…
— Что?
— Здесь поблизости должен быть водо… водоем. — Да?
— Водоем, понимаете? Речка, озеро… мм… м-море…
— О!
Поняв, что ничего путного
Возле дивана держали круговую оборону три тихие девушки со злыми глазами. Стоило кому-нибудь пройти мимо или просто взглянуть в их сторону, как они на глазах суровели, что-то щелкало и скрежетало, словно в осажденной крепости запирали ворота и поднимали мост; даже бесстыжий Рам-Там, который долго бродил вокруг да около и демонстративно вылизывал рыжие лохмы, не смог проникнуть за крепостную стену. Сделав еще пару-тройку рейдов к дивану, я с удивлением понял, что злые тихони — родные сестры жениха.
Не знаю, сколько бы еще я колесил по комнате, разрываясь между безмолвием и болтовней, если бы на полпути к дивану меня не изловила хозяйка дома. Она стала водить меня, как балаганного медведя, за собой, навязывая близким и дальним друзьям семьи. Зачем она это делала? Чего ожидала от меня эта женщина с непререкаемым, как сумма углов в треугольнике, взглядом? Сложный вопрос. Возможно, я казался ей неким фетишем, чем-то вроде ковра из «Большого Лебовского», который, как известно, задавал стиль всей комнате.
Я познакомился с уймой слащаво-улыбчивых людей, которых тут же забыл, — от того ли, что все они обладали тугим кошельком и вялым рукопожатием, или, быть может, от того, что все они больше интересовались состоянием моего банковского счета, чем состоянием моей загадочной души. Все это были почтенные люди в запонках, с безупречной белизной сорочек, чеков и вставных зубов; люди с внешностью отцов города, в сопровождении жен, детей, штатных и внештатных любовниц, телохранителей, заместителей и других домашних животных. И странно было наблюдать, как все эти придворные клерки, господа во фраках протягивают мне квадратные, в форме гроссбуха, ладони, как сладко, бланманжетно улыбаются, извлекая радушие из нагрудного карманчика, точно это надушенный носовой платок. Красные, взмокшие и взопревшие вареные жабы — милые, впрочем, существа, — с прочным моральным кодексом, устойчивой топографией мысли и уютной благонадежностью банковских счетов.
Похожая на осьминога дама в платье — тигровой мантии сжимала меня присосками, словно на ощупь определяя съедобность сжимаемого; сонная медуза обожгла меня прикосновением прозрачной ледяной руки; еще какие-то представители головоногих натужно радовались знакомству. На вопрос о роде деятельности я уклончиво, но честно отвечал, что «немножко играю». Под конец от всего этого благолепного лицемерия мне стало тошно. Многократно повторенная в уме скороговорка про кукушонка в капюшоне тоже не помогла.
Спасение, как водится, пришло неожиданно. Пупсик, воровато выглядывая из-за двери, сообщил о прибытии торта, и возбужденная толпа хлынула на террасу.
Сдавленный и приподнятый могучими торсами, как культовый рок-певец, я был почти без приключений доставлен на место происшествия и даже успел рассмотреть огибающих дом мимов, которые торжественно несли торт-мороженое — многоярусный и весьма затейливый, Гауди на загляденье, ледяной дворец со съедобными (как и было обещано) фигурками молодоженов. В отдельном контейнере пронесли придворную белку и ее изумрудные орехи.