Наследник для шейха

Гур Анна

Пусть не могу сказать причин, пусть не в силах изменить все то, что случилось, но сейчас я выплакиваю свою боль единственному близкому человеку, который всегда на моей стороне…

– Ну, тише, милая, тише… Я с отцом поговорю, устрою тут Армагеддон! Поймут у меня, где раки зимуют! – мама успокаивает меня, гладит по спине. – Расскажи мне, родная, что было, пока меня не было. Что тебе эта змея говорила?

Качаю головой и утираю слезы. Улыбаюсь моей защитнице, заглядывая в ее хрустальные, чистые глаза.

– Мама, она ничего такого

не делала, я правда все эти дни лежала в комнате, нездоровилось, да и, честно говоря, просто не очень хотела выходить…

– Вот это уже ближе к истине, – мама улыбается и проводит длинными тонкими пальцами по моей щеке, – пойми, родная, Самир твой отец, он любит тебя и, как бы у нас ни сложилось, мы оба безумно любим наших дочерей. Твой отец – замкнутый человек, немного черствый, но он будет всегда любить тебя. Если тебе кажется, что какая-то Фатима сможет встать между вами, то ты ошибаешься. Ты его дочь. Мы оба любим вас и все для вас сделаем, на все пойдем, чтобы наши девочки были счастливы…

Киваю на слова мамы. Все понимаю, но они будто подтверждением становится моим предположениям. Я понимаю, что за наши с Каролиной ошибки расплачиваться придется самым дорогим людям.

– Я все понимаю, мам, меня честно никто не обижал, просто пребывание здесь меня тяготит…

– И меня, – отвечает мама, явно понимая, о чем именно я говорю.

Мы с ней обе не принадлежим этому миру Востока. Вернее, принадлежим, но… наши души слишком свободолюбивы.

– Когда я приехала сюда с Самиром – была самой счастливой, когда узнала, что ношу вас под сердцем, – моей радости не было предела. Мы с твоим отцом очень любили друг друга, и здесь, в этом доме, все слишком напоминает о прошлом…

Глаза мамы наполняются слезами, и я чувствую, что не все для нее кончено в этой истории, пусть она закрыла эту книгу, но… ее боль все еще там, она цветет кустарником и причиняет боль.

– Ты все еще любишь папу? – задаю для себя неожиданный вопрос и прикусываю себе язык, потому что перешла грань, позволила себе вступить на темную сторону.

Мама меняется в лице, что-то проскальзывает в ее глазах, но я не успеваю считать эмоцию, как она улыбается мне тепло, но ставит границы.

– Эта история давно закончена, дочь.

Киваю, хотя хочется закричать, что черта с два она закончена, ведь я вижу, как отец смотрит на мать, а сейчас вижу, как моя мама страдает, потому что до сих пор боль не отпустила. И мне так грустно становится, потому что очень может быть, что и моя боль не уйдет, будет цвести и пульсировать во мне даже спустя столько лет, и поэтому я говорю то, что кажется мне самым важным в этой ситуации, решение, которое приходит как-то само собой:

– Давай уедем, вернемся домой, мам…

Мама замолкает. Внимательно на меня смотрит.

– Думаешь, стоит уже уехать? – спрашивает и хмурит брови. Явно задумывается крепко относительно того, что я сказала.

– Да, мама. Мы выполнили свой долг, так сказать.

Еще как выполнили!

Я лично все отдала и больше просто не могу. Я испита до дна, выпотрошена. Уничтожена и убита.

Больше не могу. Не хочу здесь быть. Закричать хочу, завыть, чтобы вырваться из оков.

– Завтра твоя сестра в дворец шейха возвращается. Надо проводить, – наконец отвечает мама и словно ножом мне по сердцу проводит. Я думала, что уже пережила боль, много боли, но с каждым вдохом чувствую, что мой кубок еще не полон и яда в нем только прибывает, и мне придется проглотить все до последней капли.

– Какие там традиции, мам? За… женой шейх должен приехать?

Спрашиваю и надеюсь, что у меня голос не дрожит, что не прорываются визгливые нотки, потому что не смогу я увидеть Аяза.

Это смерти подобно. Не смогу наблюдать за тем, как родная сестра идет в дом своего мужа.

Я знаю, что у меня нет прав. Ни на что нет! На ревность не имею права, на чувства, но…

Мое глупое сердце пульсирует и обливается кровью и с каждым разом, с каждым мгновением, как мысли возвращаются к тому, что было, я понимаю, что подобной пытки просто не перенесу.

Я не смогу стоять и наблюдать за тем, как Аяз приедет за своей женой, как протянет к ней свою сильную руку с длинными пальцами, где на безымянном пальце красуется массивный перстень-печатка – символ правящих.

Так странно, но моя память сохранила каждую черточку, каждый нюанс в образе этого мужчины.

Я запомнила все в деталях, до малейших атрибутов его одежд, до расположения шрамов на большом тренированном теле.

Да. У Аяза есть шрамы. Этот мужчина явно не привык жить в тепличных условиях, он скорее воин, правитель из древних сказок и песен.

И он никогда не простит меня. И за то, что совершила, пошлет на смерть.

Сколько раз я думаю о нем уже?! И сколько раз мысли возвращаются к одному и тому же?

– Я не знаю всех деталей традиции, дорогая, – наконец отвечает мама, тепло улыбнувшись. – В любом случае мы проводим Каролиночку, а потом уже уедем. После этого здесь мне делать нечего. Если хочешь немного погостить у отца, я не против…

– Мам, я не останусь здесь! – выпаливаю резковато, а затем смягчаю свой вопль. – Я просто… мне… скоро экзамены… мне готовиться надо! Очень много всего! И еще у меня хвосты и задолженности, которые я должна отработать…

– Ты мне не говорила, что у тебя сложности в университете, – спохватывается мама и внимательно на меня смотрит.

– Не сложности, мам, там у нас просто препод жесткий, пока семь потов не сгонит, зачет не поставит, нужно готовиться.

– И правильно, главное – знания. Зато потом все будет легко, – улыбается мама, – тогда проводим Кару и уедем. Готовиться тебе нужно, все же на красный диплом идешь.

Мама у меня сразу же расставляет приоритеты, и я киваю. Я готова с головой уйти в учебу, только чтобы не думать, и, пожалуй, занятость – это единственное спасение.