Наследник из прошлого
Шрифт:
— Выпьете со мной, патрикия? — вместо ответа я поднял кубок, который сверкнул вставленными в глазницы рубинами. — Вы что-то бледны, но это вино с равнин Тосканы просто чудо какое-то. Оно вернет краску на ваше прекрасное лицо. Вы не знаете историю этого кубка? Ну так слушайте! Она еще смешнее, чем-то, что я рассказывал вам только что…
Я стоял перед высоченной резной дверью, за которой чуял запах тлена и приближающейся смерти. Да и люди, которые шастали туда-сюда, больше походили на работников похоронной конторы, чем на прислугу императорского дома. Оказывается, я должен получить благословение государя. Без
— Ну, с богом! — выдохнул я и шагнул в раскрытые створки, стараясь не дышать. Это не покои императора, а газовая камера. Затхлый воздух ударил мне в нос смрадом стариковского тела, ладана и пота множества разодетых в парчу людей. Тут находилось человек двадцать, и каждый из них стоял на строго отведенном месте, с торжественной миной исполняя какой-то ритуал. Да, тут носили ромейские далматики, сохраняя старинные традиции. Князь-епископ предупредил брата, что я сегодня буду исполнять на публику, и я исполню так, что артисты больших и малых театров от зависти удавятся. У меня нет времени на то, чтобы годами прогрызать себе место в этом мире, подобно червю в яблоке. Я откушу сразу столько, сколько влезет в рот.
— Выйти всем! — небрежно рявкнул я, и почти что услышал, как сиятельные челюсти упали на пол. Здесь, у тела императора, каждый метр имел значение. Чем ты ближе к августейшему полутрупу, тем выше позиции твоего рода. Местничество, черт бы его побрал.
— Мне повторить еще раз? — я повел по сторонам свирепым взглядом, а император сделал движение пальцами правой руки, подтверждая мои слова. Поток разодетых в парчу людей потянулся на выход, и каждый из них окинул меня задумчивым взглядом. Бояре не первый день при дворе. В их взглядах нет злости или обиды, они слишком умны для этого. Но в мозаику слухов обо мне сегодня ляжет еще один немалый камушек.
— А ты останься! — ткнул я в человека, который не мог быть никем, кроме как лекарем. — Что в руках?
— Тазик и ланцет, ваша светлость, — икнул от страха лекарь. — Кровь его царственности пускаем для здоровья.
— Тебя кто, сволочь такая, научил кровопускание при инсульте делать? — ласково спросил я. — Трактат святого Ильи-врачевателя когда в последний раз читал? Если еще раз с ланцетом увижу, найдешь его у себя в печени.
— Ваша светлость сведуща во врачевании? — осмелился сдерзить дворцовый лекарь. У него и выхода не оставалось. Расстояние между его задницей и тупым колом сократилось до толщины бабьего волоса.
— Моя светлость весьма сведуща в нанесении несовместимых с жизнью увечий, — ласково оскалился я, а лекарь склонился и попятился на выход.
— Стоять! — рявкнул я. — Тебя никто не отпускал! В покоях государя находятся не более двух человек одновременно. Проветрить тут, ладаном не вонять, переворачивать его царственность каждые четверть часа и обтирать. Руки и ноги массировать. Зайду завтра. Если найду хоть один пролежень, на ленты распущу. Теперь пошел вон!
— Я давно так не веселился, — прошамкал худой костистый старик, который лежал в горке подушек на гомерических размеров кровати. Он был безнадежен. Половина лица парализована, угол рта уныло опустился вниз, а левый глаз полузакрыт. Инсульт, причем давнишний. Несчастный человек!
— Мне Яромир сказал, что мой новый внук — это нечто, но такого я не ожидал. Ты буян, прямо как мой Остромир.
И на здоровой половине лица вдруг проявилась такая мука, что даже меня проняло. Страдающий отец, который похоронил своих детей. Что
— Дед, — еле слышно прошептал я, зная, что дверь облеплена жадными ушами. — Ты держись, не бросай нас. Без тебя тут развалится все. Я знаю, кто тебя в гроб сводит, и ты это знаешь. Я не зря столько лет дерьмо в Сотне жрал. Я свой айдар честно заработал. Не бойся, я тебя в обиду не дам. И за своего отца и дядю я отомщу так, что небу станет жарко. Господом богом тебе клянусь! Его Блаженство сказал, что такие, как я и Мечислав в самые страшные годы приходят. Вот и я пришел. А значит, все теперь хорошо будет.
— Позови всех! — всхлипнул император, которого местное лечение чуть не свело в могилу. По его морщинистому лицу ручьем текли слезы, которые он вытирал здоровой рукой. — Стой! Подожди! Они не должны видеть меня таким.
Через пять минут в покои снова потянулись люди, наполненные идиотской торжественностью. От них нет никакого толку, но все они богаты и влиятельны. И они жадно смотрели на полуживого государя, который с трудом изрек, едва ворочая непослушным языком:
— Внука своего Станислава благословляю. Он достойный потомок великих императоров. Склонитесь перед отпрыском Золотого рода, бояре.
Ну вот! — я с удовлетворением рассматривал обтянутые парчой спины и холеные бороды, которые едва не задевали изысканную мозаику пола. — Теперь я здесь по закону прописан, и черта с два меня из этой квартиры выселят.
Глава 11
Все-таки в служанках есть своя прелесть. Ты не бьешь ее по щекам без причины, даешь ей понять, что она тебе по сердцу, и все. Ты получаешь такой поток совершенно детской любви и преданности, что он несет тебя на волне дурацкого блаженства. Теперь-то я понимаю своего отца. Это Остромир который. Он совершенно искренне любил мою мать, а она любила его. Он был далеко не подарок, бабник, грубиян и пьяница, но она-то ничего лучше в этой жизни и вовсе не видела. Он получил искренность в отношениях, что для царственных особ — вещь совершенно невообразимая. Вокруг такого человека всегда кружит хоровод из подлецов и лицемеров, которых поневоле начинаешь ненавидеть.
А еще служанка не делает тебе мозг. Она этого просто не умеет, потому что приучена к покорности годами муштры. Неискушенная все-таки Огняна до того, что и слов не подобрать. Тело на шестнадцать лет, мозги на десять. Это такая прелесть, оказывается! Прямо как Людмила моя в первые пять лет брака, пока турбулентные вихри в пустоте между ушами не внушили ей, что она Богиня. Вот и Огняна просто лежит у меня на плече и уютно молчит. Она ничего не просит, ни на кого не клевещет, просто мурчит как довольная кошка. Она, наконец, узнала, что в постельных упражнениях есть немало приятного и для женщины тоже, и это стало для нее полнейшим откровением.
— Что ты хочешь больше всего на свете? — спросил я ее в очередной раз.
— Вашей светлости служить хочу, — ответила она не раздумывая. — Ничего не надобно более. Я сыта, одета, вам мила. Чего еще можно желать?
— Сделаешь для меня кое-что? — спросил я, не понимая, как можно купить человека, который и так твой с потрохами.
— Все, что хотите, ваша светлость! — промурчала она.
— Я тебе скажу кое-что, а ты не издашь ни звука, — прошептал я ей на ухо, — Нас могут подслушивать. Меня скоро захотят отравить. Это может случиться сегодня вечером, а может, и через год. И сделают это твоими руками.