Наследник сказочника
Шрифт:
А Светлячок несколько недель назад ушла к его лучшему другу. Вместе со смартфоном, разумеется, который и привел Павла на самое дно.
Он кое-как сдал зачеты и экзамены, а когда коллекторы начали угрожать убийством, собрал вещи и уехал из общежития, повесив ключ от комнаты в ящик на вахте и никому не сказав ни слова.
Хотелось все выбросить из головы. Всех выбросить. И Светлячка, и Кирилла, который еще пытался оправдываться, стараясь при этом не смотреть в глаза бывшему другу – “Паш, ну так получилось, так бывает, ну ты тоже пойми” – и универ, и свое тоскливое
Коллекторы пока еще не переходили от слов к делу, но Павел решил не дожидаться, когда перейдут.
Старый дом его детства вдруг поманил к себе из-под темной глади воспоминаний, и Павел побросал в рюкзак вещи и пошел на автовокзал.
В поселке было два заброшенных дома, и вот теперь Павел стоял возле третьего. Палисадник зарос цветами и сорняками, грязные окна смотрели на мир слепыми глазами, яблоня, которую бабушка посадила в тот год, когда родился Павел, склоняла к земле ветви, усыпанные мелкими красными плодами. Калитка была закрыта на петлю из проволоки; Павел откинул ее, прошел за забор и машинально сорвал одно из яблок.
Кислое. Он сплюнул откушенное в траву, вытер рот.
Где-то взбрехнула собака и умолкла. Пока Павел шел по дороге от автостанции, ему встречались люди, которых он вроде бы когда-то знал, но сейчас, войдя на территорию, что когда-то принадлежала его бабушке, он ощутил, как на дом опустился купол безмолвия, жаркого и солнечного.
Так всегда было здесь в летние дни. Он помнил.
Павел прошел к дому, пошарил по досочке над дверью и достал ключ. Бабушка всегда хранила его там – туда его и положили, заперев дверь после похорон. Заброшенные дома потихоньку растаскивались соседями: где-то оторвали доску, где-то утягивали кирпичи, но бабушкин дом все эти годы простоял нетронутым, и сейчас Павел этому обрадовался.
Он открыл дверь и оказался в сенях, потом прошел в кухню – здесь было удивительно чисто для давно покинутого дома, словно кто-то ждал, когда Павел вернется, и присматривал за домом. Даже пахло здесь не гнильем и пустотой давно забытого места, а сухими травами. Пыль, конечно, была, но не так много, как он ожидал.
Опустив рюкзак на пол, он заглянул в маленькую комнату, которую раньше считал своей. Там ничего не изменилось – Павел смотрел и будто падал куда-то в свое прошлое. Вот его кровать, застеленная одеялом с тиграми, вот книжные полки, которые сколотил сосед, дед Коля – мама не любила, когда Павел читал фантастику, считая, что надо уделять время школьному списку литературы, так что в гостях у бабушки он наконец-то мог почитать то, что ему по-настоящему нравилось.
Сейчас пестрые томики, которые когда-то казались Павлу такими классными, выглядели наивными до глупости.
Телевизора не было – наверно, забрал кто-то из соседей. Раньше квадратный монстр стоял на тумбочке, а теперь от него осталась только грязно-серая кружевная салфетка.
Постояв немного, Павел вышел во двор, нашел ведро в незапертом сарайчике и отправился на колонку за водой. Раз уж он собирался жить в бабушкином доме, пока все не уляжется, надо было привести его в порядок.
Он не знал, как все
Оставила взрослого сына, и он сразу же влип в неприятности.
У колонки стоял какой-то дед в бесформенном пиджаке поверх футболки, синих трениках и сланцах – набирал воду. Когда Павел подошел, то старик обернулся, посмотрел на него цепким и пристальным, очень молодым взглядом и произнес:
– Пашка. Завьялов Пашка.
– Да, – кивнул Павел. – Здравствуйте, дядь-Саш.
Старик улыбнулся.
– Узнал, молодец. Давно приехал?
– Только что. Вот, прибраться решил.
Дядь-Саша прищурился.
– Дом, что ли, будешь продавать?
– Нет, – ответил Павел. – Поживу тут до осени, а там посмотрю.
Почему-то все это время мысль о продаже дома даже не приходила им с мамой в головы. Дом будто бы ждал чего-то очень важного. Иногда Павлу казалось, что мама вообще забыла о том, что он есть.
Дядь-Саша понимающе кивнул, словно Павел дал правильный ответ на очень важный вопрос.
– Ну молодец, дело хорошее, – одобрил он. Несколько минут они говорили о деревенской жизни, о том, кто умер, а кто родился за эти годы, и Павел кивал, вспоминая: вот старая баба Луша сидит на скамейке у дома, сматывая красный клубок, и нить вьется, убегая в траву…
Стоп. Он не мог этого помнить: баба Луша умерла еще до того, как Павел родился. Он видел ее фотографию на стене в зале – женщина в платке казалась не живым человеком, а восковой куклой с потекшими чертами.
Но кто-то словно вложил картинку в его голову – и узловатые пальцы бабы Луши шевелились, пропуская растрепанную толстую нить.
Павел взял ведро с водой – день выдался жаркий, вот и мерещится – и спросил:
– Магазин все там же, у клуба?
– Там же, – кивнул дядь-Саша. – Ленка Гурдымова за прилавком. Помнишь, как вы с ней ко мне в сад за яблоками лазали?
Это было уже настоящее воспоминание: когда-то Лена думала, что они с Павлом поженятся, проживут долгую жизнь, нарожают детей и умрут в один день. Тогда им было одиннадцать, и мир казался бескрайним и светлым.
Все девочки мечтают о любви, даже сорванцы, которые лазают с мальчишками по чужим огородам. И Лена мечтала – она ни слова не говорила Павлу, он просто откуда-то знал, какие мысли плывут у нее в голове, когда она смотрит на него, думая, что он не видит.
– Помню, – ответил Павел. – Ладно, дядь-Саш, пока.
Войдя за калитку, Павел остановился и опустил ведро, щедро расплескав воду на ноги. Какие красные яблоки могут быть на яблоне, сейчас начало июля! Он подошел к дереву – ни одного спелого яблочка. Темные листья, крошечные светло-зеленые плоды.
Что же он тогда ел?
Павел пошарил по траве, пытаясь найти откушенное яблоко и выплюнутый кусок. Не нашел – выпрямился, провел по штанам, вытирая внезапно вспотевшие ладони.
“Беги отсюда, – сказал голос Светлячка в его голове. – Тут творится какая-то херь, лучше держись от нее подальше”.