Наследник Тавриды

Елисеева Ольга Игоревна

— Ну, рассказывай. Как там, где люди живут?

Пущин с жалостью смотрел на друга. Одичал. В глазах какой-то африканский блеск. Лихорадочное возбуждение. А потом сразу апатия. Смеется с надрывом. Точно и не весело ему.

— Ни Москва, ни Питер не изменились, — молвил гость. — Будешь удивлен, но новостей ждут от тебя.

Пушкин покачал кудлатой головой, потом уронил ее на руки.

— Дорого бы я дал… Дорого бы дал, — повторил он.

— О тебе столько слухов.

— Ну? Ну? Что говорят? Насели на Воронцова?

— Более чем.

— А он сам? Небось, успел ославить меня на весь свет?

— Молчит.

Пушкин

был удивлен. Откинулся на спинку дивана, чуть прищурился.

— Вот как? Выбирает момент.

— Он в Бессарабии. Там чума.

Поэт распрямился, как пружина. Прошелся по комнате.

— Я и сам не знаю: за что меня? Козни Милорда. Ревность. Мои бумаги по службе. Эпиграммы. Разговоры о религии…

— Ты должен благословлять судьбу, что убрался из Одессы. — Пущин сглотнул. С холода начиналась резь в горле. — Скажи мне, вращаясь среди наших на юге, ты чувствовал, что час недалек?

Поэт застыл. Впервые его открыто спрашивали о тайном обществе. Будто бы он должен знать. Да кто ж не знает?

— Итак, ты заметил брожение?

— Брожение? — рассмеялся Пушкин. — Кипение, ты хочешь сказать.

— Теперь вообрази, — протянул гость. — Одесса — южный Вавилон. Где еще встречаться? В доме у Волконского ты был бы завсегдатай. А за тобой следят…

Сверчок облизнул пересохшие губы.

— Вы мне не доверяете. — Отчаяние изобразилось на его лице. — Верно. Что я за человек? Пустой. Слабый. Я такой чести не стою.

Он был готов заплакать.

— Ты должен понимать, что осторожность с нашей стороны — не каприз, — мягко укорил его Пущин. — Почему ты не ответил Алексееву? Он дважды писал о тетрадях.

Пушкин напрягся. Да, он получал письмо, на сургучной печати которого был оттиск перстня с кабалистическими знаками. Но только раз. Может, второе затерялось? Или перехвачено? Бывший мастер стула ложи «Овидий» беспокоился о судьбе протоколов, которые когда-то отдал на сохранение. Но вот беда, Пушкин уже исписал обороты, а расставаться с черновиками не хотел.

Плутишка! Тетради нужны. Там значится имя родного брата Пущина. За ними и приехал Иван.

— Жано, но хоть что-то можно оставить?

Гость кивнул.

— Дай я просмотрю. И уж что скажу выдрать, то без возражений.

Пушкин вытащил из-под кровати чемодан. Потрепанный, еще кишиневский. Прямо там, на дне, и лежали большие амбарные книги. Страсть какая хорошая бумага! Здесь такой не достать.

Экзекуция заняла час. При каждом вырванном и отправленном в печку листке поэт вскрикивал, закрывал лицо руками и начинал ходить из угла в угол. Потом встряхнулся и протянул другу обе руки.

— Бог с ними! Нам бы бутылочку «Клико». Или по кружке пунша!

Они обнялись и пошли бродить по еще холодному дому. Кругом пыль в три пальца и какая-то особая тишина нежилого строения. Приветно было лишь в няниной комнате, куда под вечерок собрались швеи — пригожие девки с работой. Иван тотчас заметил среди них одну фигурку с округлым животом, перетянутым фартуком. Он бросил быстрый взгляд на Пушкина и уверился по смущенной улыбке в правильности своих заключений.

Поспел обед. Хлопнули пробкой. Начались тосты. За Русь, за Лицей, за друзей и за свободу Отечества. Попотчевали искристым няню, а всю ее швейную гвардию — хозяйской наливкой. Вокруг стало пошумнее. Под гомон девичьих голосов опять завязалась беседа.

— Знаешь ли, что царь

меня боится! Недавно увидел мое имя в списке въезжающих в Петербург, поднял крик, — захмелев, похвастался Пушкин. — А это мой брат Левушка.

— Не преувеличивай своего политического значения, — отрезал Иван. — И вообще держись от политики подальше. Ты сочинитель. Ничего не знаешь. Слава всенародная тебя защитит.

Кишинев.

— Когда, по-вашему, вы его оттуда выкурите? — поинтересовался граф у Липранди.

— Может, через неделю, — полковник пожевал травинку. — Может, раньше. Большого значения не имеет.

Наместник хлопнул его по плечу.

— Что бы я без тебя делал, Иван Петрович?

Верное замечание. Год бессарабские власти, несмотря ни на какие требования генерал-губернатора и согласие 2-й армии послать сильный отряд, не могли переловить разбойников в Буджакской степи. Те колобродили, переходя смыкающиеся границы Турции, Австрии и России, и ускользали от преследования. Но стоило Липранди начать поновлять дороги, как банды ополчились именно на него. Полковник долго терпеть не стал. Сам съездил к Сабанееву в Тирасполь, сам привел две сотни казаков, которые за месяц очистили край от бродячих арнаутов. Все дела!

Оставалась одна банда атамана Урсула, изрядно потрепанная и засевшая в шести верстах от Кишинева в местечке Малина. Здесь высокие холмы, поросшие кустарниками, и глубокие овраги с ручьями по дну напоминали малый Кавказ посреди ровной, как стол, степи. Этот каприз природы облюбовали для хуторов местные жители, их-то Урсул и захватил, подчинив себе, точно в крошечном разбойничьем государстве. Объедал, обпивал и забирал девок.

Малину окружили и держали в осаде, зная от бежавших хуторян, что народу у Медведя мало. Еды нет. Не сегодня-завтра он сам свалится войскам на голову, если, конечно, не предпочтет удавиться. Никто не ожидал, что Урсул дерзнет бежать. Казаки не дали бы ему ускользнуть в степь или переправиться через Прут в огромный Оргейский лес. Но они проспали на рассвете, когда атаман с двумя товарищами по балкам благополучно ушел версты на полторы в сторону Кишинева. Наглость — дар божий. Урсул мог незаметно проникнуть в нижний город и там затаиться у сообщников в бесчисленных лачугах и мазанках на берегу Быка. Никакая полиция не нашла бы его в этом сонмище погребов, огородов, хибар и путаных тропок между плетнями.

Уже впереди маячили облупленные стены и соломенные крыши нижнего города, когда гулкий топот за спиной возвестил о погоне. Долго ли казацкой головушке спать? Урсул пришпорил коня, его спутники тоже ударили пятками в бока своих кляч и на всем скаку влетели в Кишинев. Народ в восторге от зрелища несся за ними по улицам, вопя: «Разбойники!!!» Но не решаясь приблизиться. Атаман сунул поводья в рот, а в обеих руках держал по пистолету, так что охотников хватать его не нашлось. Преследуемый улюлюкающей толпой, он доскакал до мостика через Бык; еще чуть-чуть, и извилистые улочки подола скрыли бы беглецов в зловонной тесноте. Но лошадь Урсула попала ногой в дырку между сгнившими бревнами и, вылетев из седла, бандит грянулся оземь. Сзади на него наскочили товарищи. Один упал в воду, другого придавила кобыла. Пяти минут не прошло, как все было кончено. Шайку скрутили и повели по широкой улице к Инзовой горе, где имелась небольшая тюрьма с решетками на окнах.