Наследник
Шрифт:
Каргин рассмеялся.
– Может быть, Эйфелеву башню? Вот что, сэр: когда родится наш ребенок, пришлите Кэти поздравления, а с ними коляску, кроватку и всякие пеленки-распашонки. Уверен, это ее порадует.
– А что тебе?
Привстав, Каргин поглядел в иллюминатор на Перфильева. Тот курил с невозмутимым видом, посматривая то на висевшие в небе вертолеты, то на троицу арабов, окружавших президента.
– Там мой друг, и я ему очень обязан, – произнес Каргин. – Хотелось бы сделать ему приятное. Сюрприз! Он об ордене мечтает.
– Кхх… кх-каком ордене? – Рыжие брови Халлорана полезли вверх.
– Красивом. Чтобы крест был или звезда из драгметалла, желательно с алмазами и
«Чудо! Сейчас скала даст трещину!» – думал Каргин, глядя, как краснеет дедово лицо, как блестят глаза, и как сжимаются губы в попытке задавить, не выпустить наружу смех. Старик, однако, был железный; он глубоко вздохнул, заклокотал горлом и с натугой просипел:
– Можно устроить все, что угодно, кроме вечной жизни и блаженства на небесах. Я позабочусь о наградах твоему приятелю, а заодно и тебе. С подвесками, говоришь? Будут вам подвески! – Он бросил взгляд в один иллюминатор, потом в другой, вытянул длинную руку и хлопнул Каргина по плечу. – Я стар, стар… Но еще гожусь на что-то… да, гожусь… Верно, сынок?
У трапа Каргин распрощался со Спайдером. Лесенка потянулась вверх, сдвинулась крышка люка, слилась с голубоватым корпусом, дрогнули огромные лопасти пропеллеров, ветер ударил Каргину в лицо, заставил прищуриться. Вертолет взлетел плавно и величаво, и тут же на площадке приземлился черный «Команч». Три араба покинули Курбанова и зашагали к помелу. Двое прошли мимо, не глядя на Каргина, Азиз ад-Дин остановился, полез за пазуху, вытащил пистолет с двумя обоймами, протянул на раскрытой ладони.
– Для вас, мой господин. Мужчина не должен оставаться без оружия.
Его английский был безупречен.
– Благодарю. – Каргин сунул пистолет за пояс.
– Нас привезли сюда на джипах. Хорошие, большие, надежные машины. Вы найдете их там, на дороге. – Шейх кивнул в сторону ущелья и оглянулся на туран-башу. – Уезжайте и заберите с собой этого недостойного бахлула. [66] Если бы я решал его судьбу, он не остался бы в живых. Но на все воля аллаха! Пусть Он вас хранит!
66
Бахлул – шут, дурак (арабск.).
– И вас, – отозвался Каргин. – Вас тоже. Абулкарим, абулфатх, абулфайд! [67]
– О! Вы бывали в наших краях, мой господин?
– Случалось, мой шейх, случалось.
«Команч» взмыл в воздух и завис метрах в пятидесяти над землей, словно дожидаясь какого-то приказа. Его ракетная консоль медленно, будто бы нехотя, поворачивалась, потом сверкнуло пламя выхлопов, с шипеньем рванулись снаряды, ударили, взбили фонтаны огня – раз, другой, третий, четвертый… Корежился и плавился металл, едко дымил пластик, пылали, выстреливая багровые языки, контейнеры с горючим, грохотал, рассыпая осколки, неиспользованный боезапас… Гибли боевые машины, плод упорного труда, искусных рук и изощренной конструкторской мысли, гибли беззащитными, ибо лишь человек мог одушевить их и защитить – точно так же, как они защищали бойца-человека. Но людей в них не было. Люди стояли, прижавшись к скале, глядели на огненные шары, вздымавшиеся над опаленной землей, и угрюмо молчали.
67
Абулкарим – благородный, абулфатх – победоносный, абулфайд – великодушный (арабск.).
Когда пламя опало, Перфильев сказал:
– Лучше
Каргин кивнул. Говорить ему не хотелось.
…Минут через двадцать они, все четверо, сидели в шикарном джипе «корвет-континеталь», мчавшемся по дну ущелья, мимо гигантских люков ракетных шахт, ржавеющих подъемников, покосившихся навесов на металлических столбах и черных, похожих на бесконечные змеиные туловища, кабелей. Влад Перфильев – у руля, рядом с ним – бледный, почти бесчувственный Баграм, на заднем сиденье – Каргин и президент Курбанов. Туран-баша молчал; лицо его походило на застывшую маску Локи, [68] коему пришлось усесться на скамью рядом с Одином.
68
Локи – скандинавский бог зла и хитрости, враждебный Одину, Тору и другим божествам пантеона викингов.
Джип миновал руины лагеря Вали Габбасова, скользнул в тоннель, освещая мощными фарами дорогу, снова вырвался на божий свет, к речке и домикам Кара-Суука. День еще не клонился к вечеру и был ясным; солнце сияет, в небе ни облачка, горный воздух приятен и свеж, хрустальные воды реки журчат, напевая нескончаемую песню. Всюду, у каждого дома, в садах и во дворах, люди; женщины возятся у летних очагов, мужчины таскают навоз, окапывают деревья, подростки и ребятишки постарше гонят с пастбища скотину, младшие играют, и голоса у них напевные, звонкие. Такие голоса, что заставляют позабыть о грохоте взрывов, о трупах, изрешеченных пулями, и о земле, вспаханной не плугом, а снарядом. При звуках этого щебета что-то всплывает в памяти Каргина – далекое детство в Кушке, и он сам в компании таких же девчонок и мальчишек; счастливое время, когда нет языка, которого не понимаешь, нет узбеков, русских и туранцев, а есть свои и чужие. Свои – это со своей улицы, а чужие – парни с соседней, но, в сущности, и они свои… Кроме, конечно, поганца Каюма, с которым он подрался из-за восьмилетней красавицы Айши…
Вздохнув, Каргин искоса поглядел на президента. Можно было ставить сотню баксов против туранской таньги, что Саид Саидович не предается воспоминаниям детства, не сожалеет о погибших и даже не мыслит о государственных делах. О чем он думал, было тайной, скрытой в мраке президентского сознания; может быть, о том, что у ближайшего армейского поста джип тормознут, и будет повод прислонить к кирпичной стенке двух злодеев, похитивших туран-башу. А заодно и третьего, чтоб не оставлять свидетелей позора…
Каргин почесал в затылке и, уставившись в спину Перфильева, спросил:
– Куда доставить господина президента?
Молчание.
– В столичную резиденцию?
Нет ответа.
– Может быть, в Карлыгач или в Елэ-Сулар? Природа так успокаивает нервы…
Опять ни слова. Как-то не клеится у нас разговор, подумал Каргин.
– Ответьте, господин президент. Мы же не можем высадить вас посреди дороги!
– Доставьте меня куда угодно.
– Так, уже лучше. Едем в Армут! Вы не возражаете?
– Я не хочу разговаривать с вами.
– Ну отчего же? Как говорится, приятная беседа сокращает путь…
– Нам не о чем говорить.
– Это вы так считаете. – Каргин погладил шрам под глазом и усмехнулся. – Я понимаю, понимаю… Вы не привыкли проигрывать, вам кажется, что я чего-то захочу от вас, буду стыдить и упрекать, напомню о беспардонном обмане, потребую контрибуцию и пригрожу ославить в СМИ от Токио и Пекина до самой Калифорнии… Вы ошибаетесь, господин президент. Тема у нас другая, более интересная для вас, чем для меня.