Наследник
Шрифт:
— Вместе кровь проливали, из одного котелка кашу ели, одного врага рубили. Нечто мы теперь не братья?
— А вот мы сейчас спросим… — И Святогор зычно провозгласил: — Посмотрите на витязя сего, побратимы! С нами в поход ходил сей иноземец, рубился храбро, от булгар не бегал, трудов никаких не чурался, умения немало проявил. Скажите мне, други: достоин ли он зваться побратимом нашим? Достоин ли доверия моего и вашего, готовы ли вы живота своего ради него не пожалеть?!
— Храбрый воин сие, княжич! — тут же отозвался кто-то
— Видел я его в рубке, — поднял ковш другой. — Достоин!
— Отважен иноземец, подтверждаю!
— Не струсит!
— Верить можно!
— Честен! — гудела дружина все громче и единодушнее. Против иноземца не подал голоса никто.
— И я побратима такого за честь сочту иметь, — закончил Святогор. — Клянись дружине, Лесослав. Клянись не жалеть живота своего ради спасения головы и свободы побратимов своих. Клянись не жалеть для них ни сил, ни времени, ни добра своего. Клянись не обмануть даже в мелочи. Клянись не опозорить братства нашего ни поступком, ни словом, ни мыслью своей!
— Клянусь! — громко и решительно ответил Ротгкхон. — Клянусь быть достойным побратимом, не опозорить ничем доверия вашего и звания своего!
— Коли так, — разжал руки княжич, — пей.
Лесослав подступил к столу, взялся за толстые медные рукояти, поднатужился, поднял ее до уровня груди, сделал глоток черного густого меда, как мог плавнее опустил братчину обратно и разжал руки.
Тут же двор детинца взорвался радостными криками и здравицами, кто-то кричал: «Любо!!!», кто-то: «Побратим!», многие взялись за ковши.
Святогор обнял его первым, крепко сжал сильными руками:
— Брат!
Вторым подступил сам князь, но этот обнял легко:
— Брат!
Потом был Журба, боярин Горислав, другие ратники — и те, что сидели за столами, и те, что подходили позже. И продолжались поздравления до тех пор, пока братчина не опустела до дна. Только после этого Ротгкхон смог вернуться за стол, с облегчением осушил до дна свой кубок, бросил в рот несколько яблок, налил себе еще меда… и обратил внимание, что князь исчез. Видимо, братчиной заканчивалась официальная часть и начиналось общее веселье. Ратники и вправду заметно захмелели, перешли от столов к жарящейся дичи, отрезая себе крупные ломти. Возвращались они время от времени лишь для того, чтобы зачерпнуть еще пива или бражки. Святогор ни к одной компании не пошел, Лесослав решил тоже не перебарщивать. Хлебнул еще меда, отрезал рассыпчатой рыбки, чокнулся с Избором:
— Твое здоровье, волхв. А ты чего к братчине не подходил?
— Я чародей, а не воин. Мне не положено, — понуро ответил тот.
— Не грусти. Зато мы раны не умеем заговаривать и погоду менять.
— А еще я умею с духами кустов и деревьев разговаривать, птичьими глазами смотреть, звериные голоса понимать, — похвастался Избор.
— Здорово! Покажешь?
— Покажу, — согласно кивнул волхв. — Токмо не
Он понурил юную голову, упершись лбом в руки и засопел.
Вербовщика это несколько удивило — сам он почти не захмелел. Однако, оглядевшись по сторонам, Ротгкхон понял, что Избор такой «уставший» уже не один. Очень долгий день, начавшийся на веслах, перемеженный бурными встречами и закончившийся пиром, дал о себе знать. Да и мед с брагой большинство пили не по глотку из кубка, а полновесными ковшами.
Святогор, о чем-то пошептавшись с Журбой, поднялся и отправился во дворец. Ротгкхон решил, что коли так — то и ему тоже пора домой…
Дверь на двор была заперта. Что, впрочем, для темного времени было вполне естественно. Вербовщик постучал — жена открыла почти сразу, порывисто обняла:
— Наконец-то! — Посторонилась: — Что так долго? Я уже волноваться начала, ночь на дворе.
— Зимава, — рассмеялся воин и красноречиво погладил рукояти ножей на поясе. — Что со мной может случиться?
— А я все равно волновалась, — заперла девушка дверь. — Есть будешь?
— Ты шутишь?
— Ну, мало ли… — повела плечом Зимава. — Может, вы там токмо здравицы кричали и мед пили.
— Нет, и кормит и поит свою дружину князь досыта. — Супруги вместе прошли в дом. — И даже спать укладывает. Но дома все-таки лучше.
Девушка сняла свои деревянные дворовые туфли, сунула ноги в тапочки, Ротгкхон стянул сапоги и повесил портянки сохнуть поверх голенища.
— Девочки спят, — прижала палец к губам Зимава, провела мужа на кухню, посадила на табурет ногами в лохань, придвинула миску с разведенным щелоком.
— Я сам, — предупредил вербовщик, смочил ладони в мыльном растворе, намылил ноги до щиколотки, девушка полила их водой, спросила:
— И что там было, на пиру?
— Славили князя, пили братчину, хвалили меня, храбреца этакого, и в дружину принимали.
— А раньше ты где был?
— Ну, раньше я был просто вроде как наемник, — пожал плечами Ротгкхон. — Теперь же стал всем воинам муромской дружины побратимом. Почти всем. Кроме меня, там было несколько десятков варягов, к братчине не подходивших. Они так, наособицу, и остались. А я теперь здесь свой.
— Ты мой герой, — протянула ему полотенце Зимава. — Я умница, с выбором мужа не ошиблась. Вот, тапки я тебе сшила. Теплые, войлочные. Скоро зима. Да и сейчас уже холодно бывает. Снизу кожа подшита, но на двор в них все же лучше не ходить.
— Спасибо, — натянул на ступни новенькие чувяки Ротгкхон. — Удобные.
— Значит, с размером не ошиблась, — взяла лампу девушка. — Пойдем, я постелила чистое белье.
Вербовщик внутренне напрягся, вспомнив перемешанную с оскорблениями ночную требовательность туземки — но в этот раз девушка даже не намекнула на его супружеские обязанности. Наоборот — спросила, не обидит ли, если положит голову ему на грудь?