Наследники по прямой. Книга первая.

Давыдов Вадим

– Не только русскую, Илья Абрамович. Английскую и французскую, а также китайскую и корейскую, ежели нужда в таковой возникнет. Про японскую и речи нет. Приказывайте, я буду с радостью исполнять вашу волю.

Не дал Бог Уткину сына, зато послал ему самурая Нисиро Мишиму. Чего не видел Илья Абрамович, то видел Мишима своим басурманским глазом. И дело у него в руках спорилось так, что всерьёз задумал Уткин его своим душеприказчиком объявить. Вот уж не думал, не гадал! Не то что бы Илья Абрамович какое недомогание ощущал, - вовсе нет. Но все, как известно, под Богом ходим, думал он, и седьмой десяток вот-вот разменяю. Чего ж, Нисиро - парень расторопный, и за дочкой присмотрит, и за Эстеркой, случись что.

Умница был Нисиро и молодец, хотя и не без странностей, однако же. Одно слово - самурай. Своим домом жить отказался. Так и состоял при Илье Абрамовиче. Прислугу вымуштровал - что твой капрал. Боялись они его страшно. Как посмотрит, как зашипит - еле слышно, но так, что сердце в пятки обрывается. И воровать престали совсем.

Уткин никогда не ловил их за руку, хотя обижался - разве не платит он щедро за работу?! Такие люди уж, прости, Господи. А Мишиму боялись пуще, чем самого хозяина, потому что хозяин, хоть и жид, а все ж таки свой, родной, рассейский. А этот… И знали, что пальцем может человека убить. Без всякого револьвера. И Уткин знал. Чему там Мишима за эти годы такому выучился, было Илье Абрамовичу неведомо. Но то, что наука эта была в известной степени смертельно опасной, имел он возможность удостовериться лично. Имел, имел, - потому как не перевелись на Руси лихие людишки, охочие до чужого достатка. И должок свой Мишима сполна отработал. И не раз. Вот только на разговоры на этот предмет самурай Мишима из клана Сацумото не поддавался. Улыбался и кланялся, рожа басурманская, и гнул своё, как ни в чём не бывало. Долг, мол, платежом красен. Порядки завёл во всём доме японские - это, значит, чистоту, порядок и ничего лишнего. Где ж это видано, ворчала прислуга, чтобы живой человек каждый день в лохани плескался, - нет, чтобы в баню по субботам, как все приличные люди! Так и чахотку подхватишь за милую душу, прости, Господи, не про нас будь сказано! Мишима только улыбался и от своего ни на дюйм не отступал. И чему-то такому потихоньку Голду, золотко ненаглядное, подучивал. Вроде не открыто, но и не таясь особенно. Плохому же не научит, думал Уткин, пускай возится, маленькой нравится, да и Нисиро приятно. Вот только жениться не желал никак, голова - два уха. Нет, монахом-то не ходил, конечно. Но про то, чтобы остепениться, и слышать ничего не желал.

А в девятьсот первом Эстерка заболела. И снова - чахотка, что же это за наказание такое, Готэню [116] ! Нисиро - тот как с ума спятил. Что только не вытворял! Травы какие-то, отвары, иголки свои чёртовы втыкал, мял и вертел бедную Эстерку, что твою куклу. Не помогло. Поздно спохватились, видать. За год спалила проклятая болезнь жену. Э-эх!

Опять зажил Илья Абрамович бобылём. Только и радости, что Голда, золотко ненаглядное, да Нисиро, надёжа купеческая. Стал Уткин даже в синагогу захаживать. Потянуло на старости лет. От дел Илья Абрамович не то чтобы отошёл, но как-то интерес к ним проявлял всё меньше и меньше. У Мишимы и без его интереса шло, как по маслу. Голде исполнилось двенадцать, отдали её в частную гимназию Зайончковского, одну из лучших в столице.

116

Готэню - Господи (идиш)

Годы щелкали - один за другим, словно зубчатые колёсики в новомодной выдумке - электрическом счётчике. И войну с Японией пережили, и беспорядки, которые племянники в Одессе громко называли революцией. Ну, бунт - он и есть бунт, хоть горшком назови. В войну едва удалось прикрыть Мишиму паспортом, выдав его за корейца. Так и стал Нисиро Мишима Николаем Петровичем Кимом. Да так до самого последнего дня своей жизни и оставался.

Но это потом, много, много позже. А пока - подрастала Голда, золотко ненаглядное, так, как принято в гимназии, прозывалась - барышней, Ольгой Ильиничной. На учителей не жалел Илья Абрамович денег - а на что они годны, деньги-то, ежели не на добрые дела да на ученье, что, как известно, свет? И уроки фортепьяно, и танцы, и языки иностранные - английский, французский, немецкий, испанский. А японскому у Нисиро выучилась. И не только щебетать - так ловко навострилась рисовать кисточкой, да иероглифы выписывать, - любо-дорого посмотреть, загляденье!

Беда пришла, откуда не ждали. Вернулась Голда-Оленька со званого вечера у подруженьки дорогой, Натальи Бельской, в канун Рождества на новый, тысяча девятьсот девятый, вошла домой - да что там вошла!
– влетела! Словно на крыльях ангельских!
– и всё стало ясно Илье Абрамовичу, как Божий день.

Характер у дочери был уткинский. Тут уж никуда не денешься. Сказала - как припечатала. Так что пришлось Илье Абрамовичу отворить двери перед сияющим новоиспеченным, с пылу, с жару, лейтенантом Гурьевым, что вместе с братом Натальи, Сержем Бельским, на миноносец "Гремящий", к Кронштадту приписанный, назначение получил.

Увидев впервые Гурьева, вздохнул Илья Абрамович и головой покачал: понятно, где уж тут бедной девочке устоять.

Сирота с одиннадцати лет, Гурьев с отличием окончил Морской Корпус, да не просто так - сразу мичманом. Случай в истории флота абсолютно немыслимый. А объяснялось всё просто - неполных семнадцати лет ушёл Гурьев со второй Тихоокеанской эскадрой на "Грозном" [117] . Как подобное приключилось - не спрашивайте: он всегда такой был, Гурьев, - если чего захочет, добьётся непременно. В Цусимском сражении получил Гурьев ранение - осколок начинённого шимозой [118]

тонкостенного стального снаряда, разорвавшегося от удара о палубу миноносца, взрезал, как бритва, кожу и мышцы на шее - буквально в пол-линии от сонной артерии. Спасло Гурьева, вероятно, то, что он, в отличие от множества своих сверстников и товарищей по учёбе, атлетической подготовкой отнюдь не пренебрегал, - напротив, был на ней некоторым образом даже помешан, и мускулатуру имел такую, что хоть Давида с него лепи. Особенные успехи выказывал Гурьев в фехтовании: уже второй год подряд держал в руках чемпионскую ленту по Корпусу. Так что от осколка летящего исхитрился почти уклониться - но именно этого "почти" оказалось достаточно, чтобы уцелеть. Отлежался Гурьев во Владивостоке и был откомандирован назад, в Петербург, заканчивать обучение. Солдатского Георгия 4-й степени никогда, кроме как на Императорских смотрах, не носил - неловко было перед однокашниками. По всему выходило, что за вопиющее нарушение дисциплины (это ж надо такое удумать - прямо стивенсоновский юнга, да и только!) следовало Гурьева из Корпуса отчислить, да ведь как можно - герой! По выпуску и плавценз [119] зачли - вот и получился мичман Гурьев, легенда и притча во языцех.

117

Миноносец (позднее - эскадренный миноносец) "Грозный" - построен в 1904 г. Во время русско-японской войны входил в состав 2-й Тихоокеанской эскадры Балтийского флота. 30 мая 1905 года после Цусимского сражения прорвался во Владивосток.

118

Шимоза, или мелинит - взрывчатое вещество с высокими детонирующими свойствами, применявшееся для начинки артиллерийских снарядов, бомб и морских мин.

119

Плавательный ценз - необходимое для каждого морского офицера время, проведённое в морских походах и/или сражениях. Без плавательного ценза невозможно было получить производство в следующий чин.

То, что у юного лейтенанта за душой, кроме жалованья, и гроша ломаного не водилось, - мышь в кармане да вошь на аркане, как говорится, - вовсе не пугало купца Уткина. Начхать ему было на это. Плюнуть и растереть. Денег его собственных и правнукам хватит. Совсем другое пугало Илью Абрамовича. Вот только как заикнуться об этом? Язык ведь не поворачивается, на них глядя.

Кирилл вошёл в прихожую, помог Голде размотать бекешу, заботливо, но без излишнего рвения придержал шубку. Ах ты ж, Готэню, подумал Уткин. Вот, значит, какие дела.

Лейтенант представился и улыбнулся белозубо. Руку подал только в ответ на жест Ильи Абрамовича. Ишь, каков.

– Воинович, значит, - Уткин, пожимая Гурьеву руку, словно и отчество его ощупывал - осторожно и уважительно.
– Ну, проходите, господин лейтенант, раз такое дело.

Препятствий дочери Илья Абрамович не чинил никаких. Ещё чего! Легко, однако, не выходило. У Кирилла тоже имелось начальство, известное в столице суровостью и требовательностью к офицерам, иногда граничившей, по мнению некоторых, с придирчивостью. Герой Порт-Артура, великолепный моряк, сумевший за два года сколотить из толпы кораблей в Маркизовой луже настоящий боевой флот, недавно произведенный в вице-адмиралы Николай Оттович фон Эссен был для Кирилла образцом и примером. Талантливый лейтенант, рекомендацию которого в минные офицеры на только что прошедший модернизацию и довооружение миноносец поддержал лично Великий Князь Александр Михайлович, курировавший морское ведомство Империи, фон Эссену понравился. И хотя Николай Оттович обыкновенно в матримониальные дела подчинённых не влезал, тут уж случай был, как бы это выразиться помягче, не совсем тривиальный.

Такие гости, как начальник морских сил Балтийского моря, к Уткину захаживали нечасто. Да ещё без предупреждения. Ну, да ничего не попишешь. Раз ввязались в такую комиссию - чего теперь жаловаться. Приняли, как полагается, в соответствии с чином. В грязь лицом не ударили. Так с медалью и вышел Илья Абрамович адмиралу навстречу. Фон Эссен несколько секунд смотрел на старого солдата, потом шагнул к нему, обнял и поцеловал троекратно, как положено по старинному русскому обычаю.

За чаем говорили о флоте. Николай Оттович, неожиданно для себя, нашёл в Уткине благодарного и внимательного слушателя. Как оказалось, о многом Илья Абрамович наслышан, а суждения его точны и весьма основательны. Ну, и не удивительно, - медаль медалью, а серебряный рубль, как Суворовым было заведено ещё, Павел Степанович Нахимов - лично!
– охотнику и отчаянному минёру Уткину пожаловал.

– Вы позволите с вашей дочерью побеседовать, Илья Абрамович?
– приступил к самому трудному фон Эссен.

– Да что ж, ваше превосходительство…

– Николай Оттович.

– Конечно, беседуйте, - Уткин вздохнул.
– Только если уж она, Николай Оттович, что решила, так это навсегда. Такой человек. Ничего не поделаешь.

– А вы?

– А что - я? Моё дело отцовское, Николай Оттович. Неволить я её ни в какую сторону не стану, Вы, наверное, понимаете. А что до Кирилла Воиновича… Славный юноша и офицер, как я знаю, неплохой. Нет у меня с ним разногласий и, надеюсь, не предвидится. А жить с ним не мне, так что… извините.