Наследники по прямой. Книга первая.
Шрифт:
Фон Эссен опустил голову:
– Я, признаться, не понимаю. В чём же тогда причина?
– Видит она, наверное, что-то, - Илья Абрамович вздохнул тяжело.
– Что видит, не говорит. Похоже, страшное видит. Ну, да от судьбы…
– Видит? Это в каком же, Илья Абрамович, смысле?
– Видит она, - упрямо повторил Уткин.
– Видит и знает, чего человеку никак ни видеть, ни знать не положено. Так уж Всевышний, Благословен Он, устроил. А она - видит. И мучается. И нам несладко, всем, кто вокруг.
– Признаться, не верю я особенно в мистику, Илья Абрамович, - осторожно проговорил фон Эссен.
–
– Всё так, Николай Оттович. Всё так. Только видит она - и ничего поделать с этим никак невозможно. А поговорить - разговаривайте, конечно. Позвать её или вас проводить?
– Проводите, - фон Эссен резко поднялся.
Разговор с Ольгой у адмирала поначалу клеиться никак не желал. Ольга внимала, но отвечать не спешила. Наконец фон Эссен, который был человеком военным, решился и взял быка за рога:
– Я не от праздного любопытства к вам пристаю, Ольга Ильинична. Скажите, делал ли вам лейтенант Гурьев предложение?
– И не однажды, - мгновенная улыбка мелькнула по её лицу и пропала. Оно снова сделалось печальным - и прекрасным.
Фон Эссен вздохнул:
– И что же вас, голубушка, Ольга Ильинична, в таком случае останавливает?
– Многое. И - ничего, что я могла бы выразить словами, Николай Оттович, - просто сказала Ольга.
– Уж и не знаю, верите вы мне или нет. Кир - единственное моё счастье. Единственное - и очень, очень недолгое. А впрочем, мне это всё равно.
– Но… Почему?!
– Война, Николай Оттович. Война страшная, небывалая. А за ней - словно туча на всех нас надвигается. И дальше - не вижу я ничего. Ни Кира, ни себя, никого из нас. Чёрное облако. Я не боюсь, нет, вы не подумайте, Николай Оттович. Я просто знаю, что поступаю единственно правильно. Устраивать этот спектакль с крещением я не желаю и не стану. Дело тут даже не в том, что папенька…
– Если ваш отец желает вам счастья, не думаю, что он станет противиться.
– Он не станет. Просто это его убьёт. Есть вещи, которые убивают, хотим мы того или нет. Мне, право же, трудно это объяснить, Николай Оттович.
– Отчего же. Я вполне вас понимаю. Я и сам, знаете ли, к ревнителям Православия вовсе не принадлежу. Но я, право же, не могу себе представить… Что вы ему отвечали, Ольга Ильинична?
– Я понимаю прекрасно, чего хочет Кирилл Воинович. И понимаю, как важно для вас, как для его командира, душевное спокойствие офицера, которому в бою сотни, если не тысячи жизней вверены в попечение. Вы об этом, Николай Оттович, не тревожьтесь. Ничто не помешает лейтенанту Гурьеву служить Отечеству. Ничто из того, что от меня и от моих слабых сил зависит. В этом даю вам моё самое последнее и самое честное слово. Всё, что я делаю, делаю я в первую очередь для самого же Кирилла Воиновича. Да тут ещё столько всего наложилось! Папенькино состояние, например. Кто-то уже, вероятно, и в открытую судачит. Но разве не мощью русского Флота и Армии, не вашими ли, Николай Оттович, и лейтенанта Гурьева трудами, обеспечена в известной мере та самая крепость русского рубля, что служит нашему достатку основой? И не выходит ли так, что нисколько Кириллу Воиновичу не может быть зазорно этим достатком пользоваться? Ведь не нами ещё подмечено, Николай Оттович, что на ратной службе, ежечасно рискуя жизнью, разбогатеть затруднительно.
– Во многом вы правы, - адмирал устало поправил усы - разговор этот был ему в тягость.
– Всё же правила нашего общества… Увы. Вы действительно во многом правы. Скажите, Ольга Ильинична. Это ведь ещё как-то с вашим… даром связано, разве нет?
– Николай Оттович, - Ольга побледнела.
– Нет, нет, - фон Эссен протестующе поднял руку.
– Не спрашиваю ни о чём, ничего не хочу узнать! Но знать я должен.
– Должны, - эхом отозвалась Ольга после некоторого молчания.
– Должны. Если бы не война. Если бы! Быть Киру адмиралом, гордостью Флота, опорой Престола… Ах, Боже мой, Николай Оттович. Ну почему я, почему же?!
– Что вы, что вы, голубушка, - фон Эссен, повинуясь охватившему его душевному порыву, шагнул к Ольге и опустился рядом с ней на кушетку.
– Господи Боже, да не убивайтесь вы так. Всё образуется, я знаю, я старый человек, верьте мне!
– Какой же вы старый, - улыбнулась Ольга сквозь слёзы.
– Это просто мы с Киром молоды пока…
– А войны Государь не допустит, - убеждённо проговорил фон Эссен.
– Воевать в нынешнем веке совершенно никак невозможно. Не война, а тотальная гибель. Не могут ни Господь, ни Государь такого позволить. Верьте, Ольга Ильинична.
– Я рада бы вам поверить, Николай Оттович. Только я ведь знаю. Я вижу.
– Что же, и мою судьбу видите?
– Вижу.
– Не поделитесь ли?
– адмирал всё ещё уповал на возможность превратить это в некое подобие шутки.
– Нет. На что вам, Николай Оттович? Человеку не дано заглядывать в грядущее, и в этом его благо. Грядущего нет, мы творим его сами… И мой дар - вовсе не дар. Мука и наказание. Вот только за что? Вы простите меня, ради Бога. Я своего решения не изменю. Если Кирилл найдёт в этом причину от меня отказаться - упрекать его не могу.
– Да ведь сам не свой Кирилл Воинович, что же вы творите, Ольга Ильинична, голубушка! Право же, только в вашем юном возрасте и можно, наверное, такой безжалостной быть!
– Я ведь не только о себе думаю, Николай Оттович. И не только о Кире.
– Вы… в положении?
– изумился фон Эссен.
– Ах, простите, Бога ради, меня, старого дурака… Что ж вы молчали-то?! Разве…
– У нас будет сын, Николай Оттович. И он, разумеется, будет Гурьев. Совсем настоящий. Об этом я сумею позаботиться.
– Хорошо же, - сердито проворчал фон Эссен, краснея и чувствуя себя неуютно.
– Поступайте, как считаете нужным, Ольга Ильинична. Я вам никаких новостей не сообщу, ежели скажу - лейтенант мой вас любит без памяти.
– И я его люблю, - Ольга закрыла глаза.
– И никто в этом не виноват, - совершенно…
Прибыв на "Рюрик", на котором держал флаг, адмирал тотчас послал за Гурьевым. Кирилл прибыл, отрапортовал по всей форме. Фон Эссен снял фуражку, указал лейтенанту на кресло:
– Присядьте, голубчик.