Наследники по прямой.Трилогия
Шрифт:
– Если вы ещё раз спросите меня об этом, Джарвис, я вас, скорее всего, убью, – вздохнул Гурьев.
– Я понял, сэр. Обещаю вам, сэр, у вас не будет ни малейших поводов для беспокойства.
– Не сердитесь, Джарвис.
– Я постараюсь, сэр, – камердинер улыбнулся. Кажется, я впервые вижу его улыбку, подумал Гурьев. Хорошо. Это радует.
Мероув Парк. Июнь 1934 г
Переезд в поместье прошёл без приключений. Гурьев ни на мгновение не выпускал Рэйчел из рук, – акупунктура, массаж, разминки, растяжки, массаж, снова иголки. Иногда
Я вытерплю, Джейк, думала Рэйчел. Я всёвсё вытерплю, только не уходи, пожалуйста, не уходи…
Он уходил. Разумеется, он уходил. Вокруг кипела какаято новая жизнь – появились строители, как на дрожжах, росла вокруг дома ограда, возводились ещё какието постройки и флигели. Рэйчел не спрашивала Гурьева ни о чём. Только бы он не ушёл, Господи, думала Рэйчел. Я встану. Ещё немножечко, Джейк, совсем немножечко, – и я понастоящему встану. И ты научишь меня любить тебя, Джейк, – так, как тебе нравится, так, как хочется тебе, Джейк…
Она поправлялась гораздо быстрее, чем от неё ожидали. Теперь, когда вечно изматывавшая Рэйчел тревога за брата стушевалась, отступила, теперь, когда у неё появилось намного больше времени для анализа и раздумий, она сумела увидеть, как резко и красиво изменился мальчик. Он попрежнему проводил с Гурьевым едва ли не всё время, свободное от занятий учёбой, но теперь это не было просто игрой. Теперь Тэдди подолгу пропадал в кузнице и в гимнастическом зале, и во взгляде у мальчика появилось нечто, неуловимо роднившее его с мужчиной, без которого Рэйчел уже совершенно не представляла себе не только будущего – вообще ничего.
Днём, когда Гурьева не было рядом, до неё доносилось множество новых звуков – грохот железа о наковальню, строительный шум, гудки разъезжающихся автомобилей. Новые запахи тревожили её чуткое обоняние, ещё более обострившееся то ли в связи с недомоганием, то ли по какойто другой причине. Пахло дымом и железной окалиной, машинным маслом, лошадиным потом, влажной землёй, выделанной кожей, резиной, краской и кирпичным раствором, сосновой стружкой, разогретой солнцем черепицей, – пахло нестерпимо маняще, пахло жизнью, которая, похоже, вовсе не собиралась заканчиваться и торопила Рэйчел, вынуждая её спешить изо всех сил, заставляя войти в свой стремительный, яркий поток.
Рэйчел много спала, и ей снились странные сны. Не пугающие, а именно – странные. Ничего, похожего на кошмар, но… В этих снах, удивительно подробных, ослепительно ярких, полных не только красок, но звуков и, что совсем уже невообразимо, запахов, она существовала далеко от Лондона среди людей, которых – она могла за это ручаться – не видела ни разу в жизни. Незнакомые, сказочно красивые, величественные пейзажи, небеса с такими высокими облаками, каких не бывает в небе родной Британии, покрытые лесом невысокие горы с круглыми вершинами, степь, которой не видно ни
Вот только порусски ей сделалось както совсем просто разговаривать. Вдруг – скачком, мгновенно.
* * *
Первым визитёром после переезда в поместье оказался Брукс. Он был в таком состоянии, что, введя его в дом, Осоргин посмотрел на Гурьева и осуждающе нахмурился. Он считал, что стоило предупредить Брукса заранее, но… главнокомандующему виднее. Получившая уведомление Джарвиса о прибытии гостя, в гостиной появилась и Рэйчел. Увидев зелёного, трясущегося Брукса, она всплеснула руками:
– Боже мой, Оскар. Что с вами?! Джарвис! Подайте же ему воды!
Брукс переводил ошалелый взгляд с Рэйчел на Гурьева:
– Но… В газетах написано, что…
– Завтра в газетах напишут, что я лопаю на завтрак финансовых советников – с маслом и гречневой кашей, – вмешался Гурьев. – Что же, вы и этому поверите?!
– О, да, мистер Гур, – Брукс осторожно высвободился из братских объятий кавторанга и чопорно поклонился с самой ядовитой улыбкой, которую Гурьеву доводилось видеть. Нормальный цвет лица почти вернулся к нему. – Этому я поверю мгновенно и без малейших раздумий.
Брукс выпрямился, и Гурьев увидел перед собой прежнего Оскара. Зрелище это несказанно его обрадовало, и потому он, усмехнувшись, проговорил:
– Ладно, Оскар, хватит потакать вашим детским страхам – как видите, я выполняю свою часть соглашения. А вы – сделайте одолжение, выполняйте свою. Если же вы по поводу каждой неприятности, поджидающей нас за каждым поворотом, будете так раскисать и распускаться – я найду себе помощника с более крепкими нервами. Вы нигде не напортачили?
– Нет. Я не умею, как вы это называете, «портачить», Джейк.
– Чудно. Кстати, как называется то, чем мы занимаемся?
– Недружественное поглощение, Джейк. Я бы назвал это именно так.
– Отличная мысль, Оскар. Вы – настоящий талант. И, помоему, нам необходимо побеспокоиться о том, чтобы газеты продолжали распевать свои похоронные гимны. Займитесь этим вплотную.
Тэдди с восторгом посмотрел на Гурьева. Каждый день и час подтверждалось: Джейк может абсолютно и решительно всё – даже командовать репортёрами и определять, что можно писать в газетах и что нельзя.
– Хорошо, Джейк. Я сейчас же займусь этим по возвращении в Лондон.
– И не звоните мне – если чтото важное произойдёт, что потребует немедленного вмешательства, позовите беркута.
– Ххорошо. Только…
– Что?!
– В газетах уже писали о появлении в окрестностях Лондона гигантского орлалюдоеда…
– Идиоты, – усмехнулся Гурьев, а Тэдди прыснул и захлопал в ладоши. – Совершенно точно нам придётся купить какойнибудь жёлтый, как прошлогодняя листва, таблоид, чтобы пускать встречные и отвлекающие слухи.