Наследники по прямой.Трилогия

Давыдов Вадим

Он достал из внутреннего кармана плитку роскошного краснооктябрьского шоколада «Золотой ярлык», положил на стол и пододвинул его Курылёвой:

– Я тебе на днях человечка своего пришлю. Нужного такого человечка. Ты ей прописочку тоже организуй без вопросов, ладно, голуба?

– К… Я… Конечно, Яков Кириллыч. Я понимаю, – глаза товарища Курылёвой налились бетонной важностью причастности государственным тайнам, а брови сурово насупились, проникаясь всей торжественностью момента. Она трепетно покосилась на этот шоколад – едва ли не такой же могучий символ власти, как красные корочки

и начальственнохамское «тыканье». – Спецзадание. Я всё сделаю, Яков Кириллович. В лучшем виде, как полагается.

Как мало нужно советскому человеку для настоящего, неподдельного счастья, тоскливо подумал Гурьев. Спецотдел. Спецзадание. Спецбумажки. Спецулыбка. Спецжизнь, спец, спец.

– Ну, и – тсссс, – Гурьев, как заправский заговорщик, приложил палец к губам и, сально подмигнув, резко поднялся и протянул Курылёвой руку.

Курылёва, едва не захлебнувшись нахлынувшими верноподданническими слезами, тоже вскочила и с неженской мощью стиснула Гурьеву ладонь в рукопожатии. Да, подумал он, попадись такой в клешни, может и задушить на пике сладострастья. Ну, хорош бутафорить, оборвал он себя. Дело сделано. Мавр может уходить.

Сталиноморск. 30 августа 1940

Забрав проштампованный паспорт, он покинул милицию и направился в школу. На педсовет. Сейчас опять будут меня разглядывать, как на невольничьем рынке, чуть заметно усмехнулся он. Ох, судьбаиндейка, как говорит Стёпа Герасименко.

Учителя заполнили большую, светлую комнату. Когда все уселись, Завадская заняла своё хозяйское место:

– Поздравляю вас, товарищи, с началом учебного года. И позвольте представить вам нашего нового учителя литературы…

Гурьев встал, раскланялся и снова сел. Завадская заговорила о школьных делах. Шульгин изображал опереточного шпиона: насупливал брови, поминутно оглядывался и подмигивал Гурьеву двумя глазами. Гурьев слушал её вполуха, изучая своих до сей поры лишь заочно знакомых будущих коллег. Не зря же он полночи провёл накануне в кабинете Завадской, где хранились личные дела учителей и школьников. Исаак Рувимович Цысин. Математика. Ага, это Танечка. Нуну. Интереснаято она интересная, вот только полпудика жирка согнать не помешает. Позже. Маслакова нет. Важные партийные дела отвлекли наше сясество. Гурьев отвернулся и сделал вид, будто до крайности поглощён словами Завадской.

Он покинул учительскую последним. У дверей уже маячил Шульгин:

– Куришь ведь? – деловито спросил Денис, запуская руку в карман тренировочных штанов и выуживая оттуда початую пачку «Норда».

– Балуюсь, – кивнул Гурьев.

– Айда в таком разе ко мне в кубрик, подымим.

Они спустились в маленькую каморку на первом этаже, забитую спортивным инвентарём, вымпелами, кубками и всякой прочей дребеденью. Шульгин предложил гостю старый обтянутый дерматином диван, а сам взгромоздился на скрипучий стул, страдальчески вякнувший под его весом. Пудиков семь, подумал Гурьев. И улыбнулся.

– Ого, – Денис прищёлкнул языком, увидев у Гурьева портсигар и зажигалку. – Губа у тебя, однако, не дура, Кириллыч!

– Ничего, – согласился Гурьев, неглубоко, но со вкусом затягиваясь. И вдруг воткнул неумолимый, как древний, закалённый

в хрустальной ледяной воде горного ручья, цуруги, [31] взгляд в Шульгина: – А ты вообще кто, Денис?

Шульгин поперхнулся дымом и долго смотрел на Гурьева, – секунд двадцать. Гурьев даже не мигнул ни разу. Наконец, Шульгин кашлянул и хрипло пробурчал:

31

Длинный прямой обоюдоострый меч – основное оружие японских воинов примерно до концаIIIвека н. э.

– Проверяешь?

– А как же, – Гурьев откинулся на спинку дивана.

– А чего делать будем?

– Работать, Денис.

– А щасто мы что делаем?!?

– Сейчас оглядываемся. Разминаемся. А потом будем работать. Почему такой бардак тут у тебя? Лень или настроения нет?

– Ух, Кириллыч.

– Ты приберись, боцман. Глядишь, и настроение появится. Настроение – такая вещь, должно приходить и уходить, когда тебе хочется, а не ему. Улавливаешь мою мысль? – Гурьев погасил окурок в пепельнице и поднялся.

Поднялся и Шульгин:

– Есть прибраться, командир.

– Вот. Это понашему. Я понимаю, мы сработаемся. Сработаемся?

– А как же, – просиял Шульгин.

– Ну, тогда занимайся. А я пошёл к урокам готовиться – всётаки первый раз, можно сказать.

И, хлопнув Дениса по плечу и ободряюще ему улыбнувшись, Гурьев покинул «кабинет физкультуры».

Сталиноморск. 30 августа 1940

Выйдя за школьную ограду и прошагав с полсотни метров в направлении дома, Гурьев заметил «хвост». «Хвост» был явно не милицейский и не чекистский, хотя ручаться он бы на всякий случай не стал. Гурьев удивился. Этого не должно было быть. Не должно было быть никакого «хвоста». Неужели шпана, подумал он. Вот это да. Обхохочешься. Невероятно. Только этого мне не хватало.

Он замедлил шаг и сделал вид, будто никуда не торопится. Хмыреватый вьюнош, увязавшийся за Гурьевым, не отставал. Нуну, подумал Гурьев. Отрываться пока не станем, посмотрим, что дальше.

Он прогулялся по набережной, потом по Приморскому бульвару, свернул на Сталинский проспект, постоял у кинотеатра «Краснофлотец», тщательно изучив программу киносеансов. Снова вернулся на бульвар, опять профланировал по набережной. Похоже, его филер утомился и соскучился. Гурьев вздохнул и пропал.

Он умел исчезать, никуда не исчезая физически. Гурьев дождался, пока шпиксамоучка устанет метаться тудасюда, и встал перед ним, как лист перед травой:

– Огоньку не найдётся? Спички вот, – Гурьев, держа в одной руке папиросу, другой растерянно похлопал себя по карману чесучового пиджака и смущённо, обезоруживающе улыбнулся: – Дома, такое дело, забыл, наверное…

Топтунчик помялся, поозирался, посмотрел на Гурьева, невероятно правдоподобно прикидывающегося лопухом и фрайером, – он даже ростом сделался ниже, кажется, – и, снисходительно осклабившись, полез в штаны за изделиями фабрики «Сибирь», славного детища родимого Главспичпрома.