Наследники по прямой.Трилогия

Давыдов Вадим

– Здравствуй, Веруша.

– Здравствуй, Яшенька, – тихо, только ему ответила Вера и улыбнулась, укутывая его простынёй. – Ты, вижу, побрился уже. Что тебе сделать – подровнять, уложить?

– Ты у нас мастер. Решай сама.

– Хорошо, – она кивнула и опять улыбнулась. – Какой ты молодец, что пришёл.

О, Господи, подумал Гурьев. Эти женщины – я когданибудь сойду от них с ума. Что же это такое? Отдавать, отдавать – всегда отдавать. Ничего не ожидая взамен. Ну, нет. Всё у тебя будет, Веруша. Обещаю. Тебе – обещаю.

– Как тебе работается?

–

Хорошо работается. Уже даже постоянные клиенты появились.

– Прелесть какая. Не обижают тебя – начальство, коллеги?

– Девочки?! Да ты что. Тут коллектив замечательный. Просто чудо. И Наум Исаевич – очень хороший человек. Напрасно ты его напугал. Я понимаю – ты не со зла, ты за меня беспокоишься. Не нужно, Яшенька. Я сильная. Уж больше, чем ты для меня сделал – такое, наверное, никому не под силу. А за то – прости, это ведь я от слабости бабьей…

– Веруша. Голубка, ты что говоришь.

– Знаю, не думай, знаю, что говорю, – светлая, такая светлая играла на её губах улыбка, что у Гурьева медленно, но неумолимо возник в горле колючий комок. – Проси, чего хочешь, Яшенька. Мне для тебя ничего не жаль. Нужно чтонибудь?

– Нужно.

– Говори.

– Если услышишь – от клиентов, от захожих каких людей – разговоры такие, что тебя испугают, насторожат, – не раздумывай, сразу звони мне. В школу звони – а с завтрашнего дня по номеру девятнадцатьдевятнадцать, добавочный ноль один. С автоматического аппарата просто шесть цифр набрать. Запомнила?

– Запомнила, Яшенька. Что случилось? Плохое что?

– Пока ничего, но может, – он коротко, скупо объяснил, о чём речь. – Я руку держу на пульсе, конечно, но всякое, знаешь ли, случается.

– Что ж за нелюди бывают на свете, Яшенька, – горестно вздохнула Вера. – Не сомневайся – если что…

– Нелюди, – кивнул Гурьев. – Очень правильное слово, голубка. Нелюди. Нежить.

Сталиноморск. 11 сентября 1940

В школе уже начинались вызванные появлением Гурьева процессы, которые он ожидал и на которые очень надеялся. Правда, Завадская пребывала по этому поводу в тихой панике, но его это не слишком смущало. Не возникало и разговоров среди коллег, которых он весьма опасался: до взрослых куда труднее достучаться, это дети всё схватывают на лету. Коекто из учителей был безотчётно напуган, конечно же, не догадываясь об истинной подоплёке разворачивающихся событий. Но, в общем и целом, – всё было пристойно. Штатно.

Идиллическое расположение духа, в котором пребывал Гурьев, легко всходя на школьное крыльцо и расточая вокруг себя ласковые улыбки, адресованные расцветающим при его появлении детским лицам, было грубо разрушено явлением маслаковской физиономии:

– Товарищ Гурьев! Зайдика ко мне в кабинет.

Гурьев не то, чтобы позабыл о спектакле, устроенном для Маслакова в первый день учебного года, но както за суетой последних дней не удосужился проследить за эффектом – уж очень был занят. А Маслаков, который, похоже, был так погружён в свой собственный мир, преисполненный его, Маслакова,

значением и ролью в деле партийного и советского строительства, что даже всем понятные и вполне ясные ситуации преломлялись в его голове прямотаки ошеломляюще своеобразно. Вычислить это для Гурьева не составило большого труда: у Маслакова всё было написано на заднице. Потому что на том месте, где у нормальных людей находится обычно лицо, у Маслакова находилась именно задница – с усами и ушками. Как же мне хочется когонибудь убить, с нежностью подумал Гурьев. А вслух осведомился:

– Надолго?

– А?! – опешил Маслаков.

– Я жутко занят, Трофим Лукич, – пояснил Гурьев. – Могу уделить тебе ровно, – он вскинул руку с хронометром к физиономии Маслакова и постучал ногтем по стеклу циферблата, – три минуты. – И добавил с милой улыбкой старого аппаратного волка: – Время пошло.

– Это как такое?! – ошалело спросил Маслаков. – Ты кто?! Ты… как такое?!

– Это, Трофим Лукич, новое штатное расписание, – заговорщически склонился к нему Гурьев. – Если тебе, паче чаяния, есть, что мне доложить – докладывай. Если не укладываешься в регламент – подай письменный рапорт. А разговоры с тобой рассусоливать – это мне совершенно некогда. Так я тебя слушаю. Внимательно.

– У?!? – сказал Маслаков. – А?!? Эээ…

– Гласные звуки проходят в первом классе. Что ты их знаешь все наизусть – верю. Говори, меня дети ждут.

Маслаков, похоже, собрался хлопнуться в обморок – во всяком случае, усы на заднице поехали в одну сторону, а ушки – совершенно в противоположном направлении. Сшибка ужасов, происходившая в мозгу Маслакова и отражавшаяся на физиономии, являла собой хотя и забавное, во многом поучительное, но отнюдь не приятное зрелище. Гурьев нахмурился и покачал головой:

– Соображаешь туго, товарищ Маслаков. А девушки – они, знаешь, любят длинноногих и начитанных. Так ты чтонибудь понял? У тебя осталось ровно сорок секунд.

– Ттт, – проскрипел Маслаков, становясь буромалиновым. – Кк. Пппп.

– Давай так, товарищ Маслаков, – Гурьев решительно взял несчастного Трофима Лукича стальными и цепкими, словно капкан, пальцами за плечо. Разворачивая и придавая ему необходимое ускорение, Гурьев посоветовал: – Пойди к себе, товарищ Маслаков. Повтори в тишине и покое все звуки русского языка. Гласные и согласные. И крепко, очень крепко, подумай – а надо ли товарищу Гурьеву лишний раз на глаза попадаться? Подсказку даю – не надо.

Он оттолкнул Маслакова и, наклонив голову набок, проследил, как тот врезался жирной спиной в стену. Гурьев кивнул и собрался идти дальше по своим делам, когда услышал за спиной тихий, звенящий торжеством и немного – совсем чутьчуть – насмешливый, Дашин голос:

– Гур Великолепный.

* * *

Собственно, Гурьев не ожидал, что Маслаков сдастся совсем уж без боя. Но вот то, что партийное животное бросится искать управу на него, Гурьева, у Завадской – это было забавным, более чем забавным, сюрпризом. Завадская набросилась на Гурьева практически без предисловий: