Наследники Ваньки Каина (сборник)
Шрифт:
Все молча смотрели на него, Филин фыркнул и отвернулся. Остальные молчали.
Смеются, — с горечью сказал Шварц, — он смешон, старик Шварц! Он так боится за свою драгоценную жизнь! Но старик Шварц боится не за свою драгоценную жизнь, уважаемые. Он умрет, а его семье надо кушать. А кто будет кормить четырех пожилых женщин, для которых я работаю? Без меня им долго не протянуть. Приставьте ко мне охрану, гражданин главный начальник, я заплачу.
Гражданин Шварц, — медленно сказал Клейн, — я понимаю вас... Но ми не можем приставить охрану к вам или вашей квартире. Не можем.
Шварц
—Они убьют меня, — сказал он, — это здесь. — Он приложил ладонь к сердцу.— Я знаю, я не придумал это. Они убьют меня. А вам будет стыдно.— И сгорбленный, длинный, он медленно вышел в коридор. Филин захохотал:
—Вот чучело!
Клыч и Клейн одновременно взглянули на него, потом друг на друга и опустили головы.
—Товарищ Клич, ко мне, остальным на работу!— приказал Клейн и вышел из комнаты.
На обед Стаса и Климова повел Потапыч. Старик почему-то был привязан к этим двоим. Решили идти не в нарпитовскую столовую, а в «Культурный отдых» Семина. Место было подозрительное, но кормили там хорошо.
В плохо освещенном помещении столы стояли далеко друг от друга. Поэтому было здесь приятно разговаривать о делах интимных и конфиденциальных. За столами, округло обходящими кухню и буфетную стойку, оживленно беседовали люди в толстых пиджаках, в брезентовых плащах, сплошь в пыльных сапогах — приезжие. В трактире этом собирались по большей части лошадиные барышники и конокрады.
И по расстегайчику!— говорил Потапыч, нежно поглядывая па полового.
Выпить чего не прикажете?
Чаю!— отрезал Потапыч.— И поторопись, любезнейший.
Половой исчез.
Эх, Потапыч, Потапыч,— сказал Стас.— Он член профсоюза небось, а вы ему, как при царизме, «любезнейший».
Это не оскорбление,— отбился Потапыч.— А потом, милостивые государи, я человек старый, и перековать меня полностью невозможно.
Подали первое. Климов и Стас так навалились на щи по-крестьянски, что некоторое время не могли принимать участия в беседе. Потапыч же ел мало, зато много рассуждал.
Война, как и всякий долговременный период насилия, порождает огромное количество человеческих отходов, шлаков — всякого рода злодеев, вот хоть того же Кота... Вот скажи мне, ты за любую революцию? Где бы она ни была? Какая бы ни была?
А как же!— чувствуя какой-то подвох, сказал Стас. — Но за пролетарскую, конечно.
— А не кажется тебе, что революция — это только средство, а цель — совсем иное.—Какое средство? Чего ты мне поешь?— обиделся Стас. — Революция — это цель!
А разве не цель — счастье людей?
Ну и это!— сказал Стас. — Оно сюда входит...
Никуда оно не входит,— сказал Потапыч.— Счастье — это свобода, равенство, братство, материальное благополучие. А если это цель, то ее в разных условиях можно достигать разными путями, и эволюция тут ничем не хуже. К тому же при ней меньше затрат, меньше погибает людей и культурных ценностей.
—Оппортунист ты, Потапыч,— сказал Стас. — Да сколько ждать-то ее, твою эволюцию? Раз одни могут ждать до упаду, а другим остается лишь с голоду дохнуть, выход один — революция. Она-то и дает и счастье, и свободу, и равенство, и братство.
—Поглядите-ка,
Стае, сделав вид, что хочет позвать полового, оглянулся, потом тоже будто бы за этим, помахав рукой, обернулся Потапыч. За столиком около двери сидел Гонтарь и уныло прихлебывал пиво. Заметив глядевших на него товарищей, он едва заметно покачал головой. Они отвернулись. Климов, у которого осталась возможность наблюдать, комментировал.
—О,— сказал он,— ребята, а ведь он знаете кого «ведет»? Клембовскую!
В дверь трактира действительно вышла Клембовская в сопровождении женщины лет пятидесяти в длинном платье и шляпке. Через секунду исчез и Гонтарь.
—Значит, Клейн установил за ней наблюдение,— сказал Климов.
Но почему наших на этих делах используют?
Начальник знает, что делает,— ответил Стас. — У ребят из других бригад тоже дел по горло.
Возвращаясь в управление, они зашли во двор и обнаружили там спортивные состязания. Филин боролся около конюшни с рослым парнем из третьей бригады. Филин зажал противника двойным Нельсоном, потом перебросил через себя и после недолгого сопротивления припечатал лопатками к траве. Во дворе стоял закрытый экипаж для перевозки заключенных. У дверец томились двое охранников, а в помещении бригады за своей перегородкой Клыч кого-то допрашивал. Скоро стало ясно, что начальник допрашивает Тюху.—В ограблении и убийстве Филипповых?— спрашивал голос Клыча.
Было дело, участвовал,— солидно соглашался Тюха,— это, гражданин начальник, как на духу.
Ладно. Налет на лавку потребкооперации в Жорновке?
Ни единым пальцем. Это мне, начальник, не клей.
Значит, Ванюша руководил?
Как есть он.
Пал Матвеич,— с укоризной говорил Клыч,— ты вот твердишь, что в бога веруешь. А по библии врать-то — грех. Ранен перед этим Ванюша был. Другой налетом-то руководил.
Може, кто и другой, я запамятовал, начальник.
От статьи бережешься, Пал Матвеич, а уберечься-то нельзя. Вот читай.
За стенкой замолчали, слышно было, как сопел Тюха, шелестя листами. Просунула в дверь голову секретарша.
—Филин, к начальнику!
Филин затянул галстук на распахнутом вороте, отряхнул брюки и вышел за дверь.
—Так как, Пал Матвеич?— опять спросил голос Клыча.— Будем и дальше вола за хвост вертеть?
Да пиши, начальник, пиши! Сопляков похватали, они варежки и раззявили! Суки!
Так и пишем: принимал участие в нападении на лавку потребкооперации в селе Жорновка. Ладно, теперь сам добавь, что еще не записано.
Я себе не враг, начальник.
Тебе, Пал Матвеич, стесняться нечего, и того» что есть, хватит.
Мне что вышка, что пышка, начальник! Кто за наше дело берется, тому жизни мало остается.
Дурное ваше дело, Пал Матвеич.
Оно и ваше не больно хорошее. Легавое ваше дело, начальник.
Зато не душегубы.
Замолчь!— вдруг фистулой вскрикнул Тюха.— Чего душегубством мне тычешь? Ты людей же губил?
Задаром? Опупел, бандюга?
А на войне?
То не людей, а врагов,— сказал серьезный голос начальника.— Это другое дело.