Наследники Ваньки Каина (сборник)
Шрифт:
Они помолчали. Шелестела трава под ветром. Чуть слышно плескала волна. Тьма окружала их, враждебная тьма, и в ее бездонной жути негромко и словно бы о них самих пел с той стороны реки дальний и звучный голос: «Вы-хо-жу-у оди-ин я на до-ро-о-гу...»
—Помереть не страшно, — сказал Стас. — Нет, честно, я не боюсь. Страшно только, что умер, и все. Никакой памяти о тебе. Сгинул. Был — и нет. Ну, ты там вспомнишь, может, еще кто-то, а потом и вы забудете...
Климов улыбнулся в темноте. Чудак он, Стае, милый, родной чудак.
—Вот хотел я быть художником, — опять заговорил после паузы Стас, — не
«И дыша, вздымалась ти-хо гру-удь!» — пел голос на той стороне.
Темнело. Усиливался ветер. С неожиданно жалобной интонацией закричала в прибрежных кустах какая-то птаха.
Ну а мне на могилу что бы ты посадил? — спросил, усмехаясь, Климов.
Да ну, Витя, на какую могилу!
Ну а все-таки?
Тюльпаны, — нерешительно пробормотал Стас, — или гладиолусы там...
Нет уж, — сказал Климов, — если такое случится, ты уж надо мной лютики посади. Ну хотя бы за тихость и Простоту.
Они помолчали.
В семь ячейка, — встал Стас. — Партийно-комсомольское объединенное заседание.
Встретимся в розыске, — сказал Климов.
Стас ушел, а он лег на влажноватую еще, не совсем росяную траву и стал смотреть в небо. Оно было звездным, темным, безмерным. «А я, — думал Климов, — что после себя оставляю? Вот мы, сыщики, ловим бандюг. Это, конечно, правильная профессия, но почему же я иногда становлюсь перед чем-то, словно башкой о столб ударился, словно я только делаю вид, что совершаю полезное и нужное дело, а сам понимаю, что этого дела мало для оправдания моей жизни на земле? Но что же еще я тогда должен сделать?.. И вообще, откуда сегодня эти мысли у меня, у Стаса? Это, видно, из-за Мишки...»
Кто-то зашуршал позади. Он скосил глаза вбок, но не пошевелился. Затем рядом с ним появилась тоненькая фигурка и села на камень, где только что сидел Стас. Он смотрел на нее внимательно и отрешенно. Это оказалась девчонка лет пятнадцати. На ней было черное платье, продранное под локтем так сильно, что когда она поворачивалась, то в прорехе явственно мелькало белое тело. Она несколько раз нервно оглянулась на него, в глазах ее было возбуждение и страх. Так они провели вместе и далеко друг от друга минут десять.
Деньги-то есть, дядь? — спросил глуховато-звонкий девчоночный голос. Лохматая голова повернулась к нему, опять испугом и возбуждением блеснули темные глаза.
А что? — спросил он.
А то... пойдем за два «лимона».
Он привстал. Она искоса взглянула на него и отвернулась, ожидая.
Одна живешь? — спросил он, чувствуя такую жестокую горечь, что слова с трудом
Сама живу, — сказала она и повела худенькими плечами. — Не бойсь, никто с тебя не спросит... Пойдем, что ли?
Он опять упал на траву и опять всмотрелся в звездное небо. Шел шестой год революции, а голодная девочка становилась проституткой, чтобы хотя бы прожить.
Как зовут тебя? — спросил он.
Манькой,— сказала она.— Идешь или как?
Он сунул руку в карман, вытащил краюху хлеба — неприкосновенный запас.
—Возьми, Маня,— он протянул ей хлеб.
Она всмотрелась, схватила, стала жадно есть.
Он лежал, думал: «А если со мной что случится? Неужели Таня пойдет по рукам? Конечно, та взрослее, ей уже двадцать. И все же». Он опять увидел, как беспомощно повисла тогда она на руке у завитого гиганта. Нет, Мишкина смерть требовала другого отношения к жизни. Самолюбие? Но до него ли сейчас? У него нет более близкого человека, чем Таня, и он пожертвует своей гордостью и всем, что потребуется, но уведет ее из того мира, куда ее столкнуло чье-то равнодушие и тупое пристрастие к форме.
Он резко вскочил. Девчонка вздрогнула и согнулась, обхватив колени.
— Маня,— сказал он.— Я тебя в приют отведу.
— Не пойду!— Она, не оглядываясь, наотрез закрутила головой.
«Таня,— думал он.— На этот раз я все-таки поговорю с тобой, чего бы мне это не стоило».
—Ладно,— сказал он.— Живи как хочешь. Но вот что,— он нагнулся и положил руку на дрогнувшее худенькое плечо.— Меня зовут Климов, и, когда тебе станет плохо, позвони по телефону двадцать — двадцать два... Позвонишь?
Она, не оглядываясь, кивнула. Он пошел вверх по откосу.
Эй!— крикнул сзади девичий голос. — А как звать?
Так и скажи: Климова к телефону.
Глава VI
В «Экстазе» громыхал фокстрот. Ребята из джаза выделывали черт знает что: высоко пели трубы, низко стлались баритоны саксофонов, убийственно выстреливали очереди ударника. В танцзале наверху толпа бешено топотала на одном месте, потому что сдвинуться в толкучке было некуда. Климов, протискиваясь между пустыми стульями у стен и танцующими, всматривался в колышущуюся толкотню голов. Узнать и найти здесь Таню было почти невозможно. Тогда он стал искать пшеничную укладку. Рослых мужчин здесь было немало, но тип в коричневом костюме выделился бы даже среди рослых. Нет, и его не было видно. «Но разве Таня обязательно с ним?» От этой мысли Климов весь похолодел. «Неужели темноглазая тоненькая чистая девочка могла пойти по рукам? По этим потным, алчным, бесстыдным рукам?»
Старушка не спеша,—
пел на эстраде маленький толстый человек в чусучевом костюме с пестрым широким галстуком,—
Дорожку перешла.
Ее остановил миль-ци-о-нер!
Навстречу Климову пробирался невысокий паренек в дешевом костюме с пышным галстуком. Они столкнулись, вплотную с ними отчаянно работали ногами танцоры. Климов узнал парня, это был свой, из третьей бригады.
—Слушай, друг,— он потянул парня за лацкан.— Ты тут Шевич не видал?
Парень дисциплинированно делал вид, что незнаком с ним, и пытался пролезть мимо.