Наследство последнего императора
Шрифт:
– Между прочим, – сообщил Авдеев, – вчера сатрап сбежать хотел. Через Омск – в Японию. Его один белогвардеец хотел вывезти, прикинувшись комиссаром из Москвы.
– Ну, стерво поганое! – солдат щелкнул затвором винтовки и прицелился Николаю в лоб. – Да я тебя в Японию в сей же час отправлю! Сразу в Порт-Артур! К моим сотоварищам из четырнадцатой роты. Все там лежат, я один живой остался. Вот сейчас и тебя туда. Без возврата!
– Остановитесь! Так нельзя!.. Папа!.. Это мой отец!
Это крикнула Мария. Она подскочила к солдату, и схватилась за ствол его винтовки.
– Стой-стой! –
– Дочку свою благодари, – уже спокойнее проговорил, нехотя отводя в сторону винтовку, которую Мария по-прежнему крепко держала за ствол. – Спасла тебя сейчас. Но в следующий раз не спасет! – пригрозил он. – А мне орден дадут за грязную, но полезную работу – что землю от гада кровавого очистил!
– Пожалуйста, – умоляла Мария, – не надо! Ведь у вас тоже, наверное, есть отец!..
Солдат вырвал из ее рук винтовку и мрачно ответил:
– Моего батьку по приказу министра твоего папашки – Столыпина – повесили на перекладине дворовых ворот. И еще полдеревни повесили. За то, что по справедливости требовали землю разделить…
– Все! – приказал Авдеев. – Все по местам. И ты тоже, – сказал он Марии. – А то у нас тут и карцер найдется для нарушителей тюремного устава. В Доме особого назначения будете дисциплину держать!
Николай и Мария вернулись обратно в угловую комнату и ошеломленно застыли на пороге. Трое солдат под присмотром члена Уралисполкома Дидковского рылись в ридикюле Александры и в саквояжах. Александра лежала на кровати, отвернувшись к стене. Около нее сидел Боткин, а поодаль в растерянности стояли Демидова, Чемодуров и Трупп. Их держали на прицеле еще двое солдат.
– Это что? Что это такое, спрашиваю?! – срывающимся голосом крикнул Николай. – Грабеж среди бела дня?
Дидковский оглянулся на него и ничего не сказал. Солдаты продолжали рыться в вещах, не обратив на Николая никакого внимания.
– Что это? – обернулся Николай к Авдееву.
– А что – у тебя уже совсем повылазило? – поинтересовался Авдеев. – Не видишь – обыск.
– Кто позволил? – возмутился Николай.
– Молчать, арестант Романов! – гаркнул Авдеев. – Ты есть тут арестованный заключенный преступник самодержавия и контрреволюции! И весь твой выводок, и холуи твои – тоже заключенные. Здесь тебе – тюрьма! И будешь себя вести, как в тюрьме! За неподчинение – карцер! При попытке к бегству пулю в лоб. Как меня понял?
Николай молчал.
– Я спрашиваю, арестованный Николай Кровавый, как понял меня?! – Авдеев извлек из кобуры наган, взвел курок и ткнул стволом Николая в грудь.
– Я понял!.. – выдавил из себя Николай, – Я понял, что до сих пор имел дело с порядочными людьми…
– Ну, тут ты не ошибся! – засмеялся Авдеев и спрятал наган. – Мы еще более порядочные, чем ты думал. Будешь радоваться еще больше! Не соскучишься.
Когда солдаты ушли, бросив развороченные вещи на пол, Демидова и Чемодуров, принялись наводить порядок. Им помогала Мария, и работа постепенно ее успокоила. Александра все так же лежала неподвижно лицом к стене.
Чемодуров растерянно потоптался на месте, походил по комнате, потом ушел на кухню. Долго осматривал плиту, открыл печную дверцу. Там еще тлели угли.
– Гражданин комендант, – почтительно обратился Чемодуров к Авдееву. – Вы не могли бы сказать, когда прибудут остальные вещи господ… граждан…
– Романовых? – помог ему Авдеев.
– Да, именно. Самовар бы раздуть. Да у нас с собой ничего – ни чашки, ни ложки. Самовар тоже в поезде остался.
– Не бойсь! – бодро заявил Авдеев. – Пусть привыкают! А то, вишь, всю Россию в каторгу превратили, а сами и не знают, что оно есть такое удовольствие – каторга и тюрьма.
Чемодуров мягко возразил:
– Но ведь здесь есть тоже рабочие люди – я, Анна Стефановна, повар, доктор… Ни чая, ни хлеба.
Авдеев замолчал, насупил рыжие брови и сказал:
– Леший вас знает, что с вами делать… Никаких средств на вас не отпущено, – проворчал он.
Он порылся в карманах, извлек пятнадцать рублей.
– Эй, Летемин! – приказал он солдату. – Быстро в лавку! Тащи… так – каравая два… нет, три черного, пачку чаю, сахару полфунта. И быстро! А ты, Стрекотин, вниз. Там в людской самовар хозяйский. Чтоб через пять минут здесь кипел!
– За пять минут не получится, товарищ Авдеев! – весело возразил Стрекотин.
– Ладно, десять минут даю. Ну, что зенки выкатил? Живо! Арестованных кормить-поить все равно надо. Такой закон. Кто арестовал, тот и обязан кормить!
Арестованные просидели в полутьме полтора часа, когда появились двое солдат. Один нес пыхтящий самовар, другой положил на стол три больших каравая черного хлеба и несколько кусков сахара. Постоял, подумал, два куска забрал и сунул в карман. Вытащил из кармана нож и отрезал половину каравая.
– Что ж, нам голодать, что ль, вас охраняючи? – хмуро объяснил он и ушел.
– Извольте чайку! Говорят, как чаю попьешь, так сразу на дворе теплее становится! – заявил повар Харитонов.
– Замечательно! – воскликнула Мария. – Ура! Живем! Все остальное – ерунда!
Отец тоже улыбнулся и спросил:
– А как бы нам реквизировать у «товарищей» хоть пару чашек?
– Поручите мне, ваше величество, – отозвался Чемодуров и ушел на кухню. Скоро он явился. Величественно держал на вытянутых руках поднос, на котором были две эмалированные зеленые кружки, две чашки тонкого китайского фарфора и пивная братина.
– Чур, мне из пива! – захлопала в ладоши Мария. – Я первая сказала!
– Непременно, ваше высочество, – пообещал Чемодуров. – Как только появится, так и подам.
Очнулась Александра. Обвела взглядом комнату и болезненно спросила:
– Почему темень? Почему нет свет?
Трупп щелкнул выключателем, под потолком загорелась люстра о трех угольных лампочках.
– Ура! Еще ура! – закричала Мария. – Да будет свет!
– Да будет! – согласился отец. – «Mehr Licht!» [126] – это сказал Гете за минуту до смерти.
126
«Больше света!» (нем.).