Наследство разоренных
Шрифт:
— Может, им просто надоела эта грязная краска, куда ни глянь, на каждой военной штуковине, — заступается за защитников родины Нони.
«ЦВЕТЫ» — кричит большой плакат программы популяризации армии, хотя это единственное место в городе, где ни цветочка.
Джип притормозил, пропуская двух молодых монахов, спешащих к воротам недавно выстроенного здания их ордена.
— На деньги Голливуда, — ворчит Лола. — Когда-то они благодарили Индию, единственную страну, которая их
— Симпатичные ребята, — говорит дядюшка Потти. — И кому только вздумалось их выгонять…
Ему вспомнилось, как они встретились в отцом Бути… с каким восхищением они уставились на одного и того же монаха на рынке. Начало большой дружбы.
— Ах, все разахались! — недовольно продолжает Лола. — Ах, бедные тибетцы! Ах, изгнанники! Ах, бедный далай-лама… А гляньте на этот дворец Потала! Да далай-лама должен небо благодарить за то, что он в Индию попал. Климат лучше, еда лучше. Добрые, жирные бараньи момо…
Нони:
— Да ведь они мяса не едят!
— Кто тебе сказал? А что им еще есть? Что зеленое растет в Тибете? Да и Будда их окочурился, свининой обожравшись.
— Ситуа-ация! — тянет дядюшка Потти. — Армия — сплошь вегетарианцы, монахи мясом обжираются…
Джип грохочет между зарослей саль и пани садж,кассетный плеер поет голосом Кири Таканава, голос взлетает ввысь, к пяти макушкам Канченджанги.
Лола:
— Мне бы лучше Марию Каллас. Хоть каждый день. Старая школа! Карузо вместо Паваротти.
Джип сползает все ниже, окунается в густой тропический воздух, плывущий над рекой. Еще больше бабочек, жуков, стрекоз, мошек.
— Вот бы здесь жить, — Саи тычет в сторону правительственного санатория на песчаном берегу, в прибрежных травах беспокойной Теесты.
Снова подъем в хвойный эфир, сквозь золотую морось.
— Меток чхарп,цветочный дождь, — замечает отец Бути, щурится на небо. — Типично для Тибета: дождь и солнце. — Он подпрыгивает на очередном ухабе, ежится и поправляет под собой резиновый спасательный круг.
Учитывая бум рождаемости, правительство недавно провело закон, разрешающий надстраивать дома в Даржилинге. На один этаж! Не более. Давление массы бетона ускорило сползание города, вызвало новые оползни. Снизу город выглядит как сползающая по склону, опрокидывающаяся мусорная куча, схваченная в кадр ловким фоторепортером в момент опрокидывания.
— Сползает Даржилинг, сползает, — с озабоченным удовлетворением констатировали дамы, оценивая процесс сползания как в прямом, так и в переносном значении. — Помнишь, каким милым он был когда-то?
К моменту, когда в уличной
Чуть подальше раздался вульгарный вопль переполненного восторгом туриста-иностранца, как будто узревшего вдруг живую кинозвезду.
Дядюшка Потти от них отделился. Он в Даржилинг прибыл не ради книг, а чтобы обеспечить себя алкоголем на период беспорядков. В Калимпонге все запасы спиртного уже скупил. Еще пара коробок из Даржилинга — и готов к любым перебоям в снабжении.
— Нет, не читатель он, не читатель, — неодобрительно заметила Лола.
— Комиксы, — поправила Саи.
Дядюшка Потти уважал Астерикса, Тин-Тин и серию «Не хочешь, не верь», тратил на их изучение драгоценное время посещения туалета и не стыдился своих познавательных интересов, хотя в свое время изучал языки в Оксфорде. Дамы терпели его по причине образования и происхождения. Выходец из блестящего семейства в Лакхнау, он называл родителей «матер» и «патер». Матер в дни молодости слыла знаменитой красавицей, в ее честь сорт манго назвали Хасина.
— А какая она была кокетка! — всплескивала руками Лола.
Она слышала от кого-то, кто слышал еще от кого-то, о соскальзывающем с плеча сари, о низком вырезе блузки и еще о многих интересных деталях. После веселой молодости она вышла замуж за дипломата по имени Альфонсо (еще один сорт манго). Хасина и Альфонсо в честь своей свадьбы приобрели двух жеребцов, Чингисхана и Тамерлана, которые в свое время попали на обложку «Таймс оф Индиа». Лошадей вскоре продали вместе с домом у Мраморной арки в Лондоне. Сраженные изменчивой судьбой, матер и патер примирились с Индией и спрятались в ашрам. Сын с таким самоотречением родителей примириться не мог.
— Какой ашрам? — допрашивали его Лола и Нони. — Какого учения?
— Смирение. Отказ от пищи и сна. Пожертвования и самопожертвование.
Он любил рассказывать, как он в эту строго вегетарианскую атмосферу — из меню исключены даже чеснок и лук как разогревающие кровь — вперся с изрядным шматом зажаренного кабана. Этого кабана он подстрелил на своей чесночной делянке, так что мясо жертвы изрядно пропиталось духом ее последней трапезы.
— Соблазнил. Умяли до последнего кусочка, бедные матер и патер!