Настасья
Шрифт:
– Что смотришь так? Ну да, поседела рано. Как мужик слег, так и застукали мои лета – год за три. Шестой годик Лексей ковеет, с каждым годом хуже. А как дочку мне сделал, так и совсем… А, что говорить…
Варвара махнула рукой, подошла совсем близко, наклонилась, дохнула жарко, окутала запахом мёда, молока и ночного цветка, того, что жена сеяла вдоль дорожек, чтоб ночь была краше.
– Оставила бы я тебя сегодня. Да не могу, Ваня. Жена твоя народ подымет, шастать по лесу начнут. Хоть к нам и дороги нет, болота вокруг и зимой дышащие, а мало ли. Мне гостей не надо. Я рада, что забыли про нас.
Иван сидел, как завороженный,
–Ты сюда чудом дошёл, тропа среди болот тайная, её никто не знает. Повезло тебе. А так сюда ваши не суются, места гиблые, нечистые. Боятся, а нам и на руку. Сына давай, буди, лошадь и сани дам, сама до края болот отвезу. А там дойдёшь. Недалече. Собирайся.
Иван, как опоенный, сам не понял, что уже сидит в санях, укутанный шкурой, держит Алексашку на руках, а сани летят в темноте, только мелькают по сторонам обугленные, как головешки стволы съеденных болотом деревьев. И летят лёгким, серебряным в свете вдруг взошедшей луны полотном пепельные волосы из под сбившегося платка Варвары.
– Гляди – луна какая, светло, как днём. Дойдёте. Тут с полчаса, не боле.
Варвара с саней не сошла, так и стояла над ними, вся в сиянии лунного света. Иван поудобнее усадил Алексашку, поскользил лыжами – и правда, дойдёт. Глянул на Варю, чувствуя, как горячий поток от сердца заполняет тело все от головы до пят.
– Пошёл я. Бывай. Спасибо, что выручила.
– Бога благодари. Он помог. Да не трепи своим, молчи про нас. Ни к чему.
– А что, Варь…Тут же рядом, неужто не знает никто.
– Кому надо, знают. Да не дураки, не лезут. Плохо кончается это, боятся они. И ты бойся.
Варвара уже смотрела не ласково, злые лучи из её глаз, как будто кололи кожу.
– Хотя, думаю, ты вернёшься. А я ждать буду. И дождусь.
Варвара рванула поводья, легкие сани сделали круг, и лошадь, чудом не провалившись в тяжелый снег понесла её по тропе вглубь болот.
…
– Господи!!! Я уж народ кликать бегала. С ранья вас искать собрались, что ж ты делаешь со мной, злыдень?
Татьянка, непохожая на себя, всколоченная, не хуже ведьмы, белая до синевы, схватила на руки Алексашку, потащила в дом, что-то быстро и плаксиво приговаривая. Иван поплелся следом, чувствуя, как силы покидают его тело, как вода сквозь решето.
…
Тело Татьянки было податливым и нежным, она уже успокоилась, простила мужа и ластилась к нему, мурлыкала, не дать, не взять маленькая кошечка. Иван таял от ласки жены, её тело будило в нем даже не страсть – тихую нежность. Но вот только, когда Татьянка уже уснула, а Иван устало прикрыл глаза, ему вдруг привиделся полет серебряных волос в лунных лучах, и комнату наполнил аромат меда и ночного цветка…
Глава 3
Лодка тихо ныряла под спящие ветлы, Иван лишь поправлял её ход, опуская упруго подрагивающие весла в лениво сопротивляющуюся воду. Улов был отличным, сеть серебрилась от чешуи, работы на вечер было хоть отбавляй. Татьянка дремала, свернувшись клубочком на корме, бросив под себя мужнину вязаную кофту, весенний день оказался на удивление тёплым, а вечер жарким, даже в лёгкой рубахе Иван взопрел. Он
Каждую ночь в горячечном сне он видел стройную, сильную фигуру женщины, упруго стоящей в санях и натянувшей поводья. Она летела, как птица над сияющим синим снегом и серебряные волосы полотном стелились в лучах лунного света.
…
Весь вечер до поздней ночи Татьянка чистила рыбу, засыпала её солью, укладывала в ошпаренную бочку. Иван ей помогал, рыбка – богатство настоящее, завтра продаст часть, деньги на ремонт крыши пустит, а то прям перед людьми стыдно, в одном месте так прямо позорище. Закончили поздно, баню топить не было сил, и Татьянка накипятила воды, выплеснула её в корыто, немного тёплой навела в ведре, позвала Ивана, хитро блестя игривыми глазками.
– Иди, милый. Рубашку сними, я солью. А хочешь, прямо в корыто полезай, помогу, спинку намылю.
Татьянка смеялась, а у Ивана прямо мороз по коже. Вот не мог он вдруг, ни с того, ни с сего, раздеться перед женой. Ступор какой-то случился, ноги не идут, а как подумаешь об Этом, прямо оторопь берет. А Татьянка, видно, совсем не против, так и ухмыляется, тянется к мужу, сияет солнышком.
Иван помотал головой, чуть отстранился, стащил рубашку и быстро, сам плеская горячую воду на лицо и грудь, кое-как помылся. И когда Татьянка подошла сзади, обняла его, прижав большое полотенце к его плечам, он отстранился, виновато глянул, буркнул
– Прости, Тань. Устал, как собака седня. Я в зале лягу, ты меня не жди.
И уходя, поймал взгляд жены – удивлённый, тоскующий и жалкий, как у оттолкнутой ногой собаки.
Утро было туманным и влажным, таким росистым, что казалось – на траву кто-то безумный высыпал сундук с бриллиантами, и они раскатились потоком, и крупные и мелочь – бисеренки. Иван собрался разом – накинул куртку брезентовую, напялил кепку, закинул ружье за плечо, патронов напихал в огромный, специально нашитый Татьяной внутренний карман, и, почти бегом, побежал к задней калитке. Хотел было удрать втихую, но задержался, отвязывая Полкана, и вот тебе…
– Ты далеко, Ваня?
Татьянка стояла на тропинке, укутавшись в большую, тёплую, ещё прабабкину шаль.
Иван почувствовал, что ему почему-то стыдно, кровь бросилась в лицо.
– Так на охоту, Тань. Заяц хорошо идёт, надо бы набрать, пока не запретили. К вечеру буду, чего ты? Ты, кстати, как меня нашла-то? Спала ж, вроде…
Татьянка пожала плечами, показала мужу блестящую дорожку, протоптанную среди седых от росы трав, повернулась и, ссутулившись, пошла к дому. И не разу не обернулась…