Настасья
Шрифт:
–Здравствуй, Саша. Я Настюша. Давай помогу мешок тащить.
…
Иван молча кидал на стол миски, кружки, резал хлеб, доставал из печки чугунок картошкой, раскладывал из огромной сковороды шкворчащую яичницу по мискам, наливал простоквашу и молчал. Он не знал, что сказать… Выгнать Варю с маленьким сыном – да ещё и со своим сыном, он не мог. Ну не получалось у него сказать этой совершенно чужой женщине "Вон отсюда", не ворочался язык. Они сидели молча, друг напротив друга, и Иван смотрел, как Варя жадно, почти не жуя, глотая куски побольше, с хлюпом
– Варь. Вы что? Голодали?
Варвара бросила ложку, которой накладывала мед в кружку, зло глянула, прошипела
– А ты чего думал-то? Что баба с двумя дитями, как сыр в масле катается? Ты, как ушёл, мы сами все с Настюхой – и на дворе, и на огороде и со скотиной. А я с пузом, много наработаю – то? Рожала плохо, не померла чуть, лежала месяц, скотина некормленная, от неё толку чуть. Иди сходи, хоть забери, кто живой. Хозяин…
Иван кивнул, встал, бросил на топчан у окна матрас, застрелил простыней, положил подушку.
– Тут будешь спать. Завтра парню люльку из сарая достану, Алексашкина осталась. А потом кроватку сделаю, чтоб побольше. Девку на печку положишь, там перина и простыню с одеялом дам. Утро вечера мудренее…
…
В окно всю ночь бился ветер, завывал волком в саду, давил в окна упругими, сильными кулаками, чуть не выдавливая стекла. Иван не мог уснуть до полуночи, лишь на какое-то мгновение провалился в сон, как в чёрный погреб, и проснулся от того, что горячее сильное тело прильнуло к нему, обжигая.
– Милый мой, милый. Истосковалась я по тебе, любимый мой… обними, не отталкивай меня. Всю себя отдам тебе до последней кровиночки…
Иван попытался встать, оторвать от себя руки Варвары, но темная сладость залила его тело, лишила воли, и женщина обвила его плющом, увлекая за собой.
Глава 9
– Ты, Ванька, очумел совсем, ведьмаку пригрел, дурак,чо ли. Вся деревня гудит, вон у Маньки Осташиной куры передохли все до единой, так она ревьми ревёт, что это баба твоя виновата. А у Петра, что у мельницы живёт, лошадь легла, неделю не подымается, так он говорит, что видел эту твою у реки, неподалёку. Чо ей там делать, там на пять верст боле ни одного дома, а затесалась. Гляди, Вань. Как бы наши не озверели, народ дикий, а ты с ней, как с полюбовницей живёшь. Нехорошо.
Николай присел рядом с Иваном на лавку, прикурил от его сигареты, дыхнул перегаром, прищурился недобро. Иван вздохнул, притоптал окурок, посмотрел на бывшего дружка.
– Ты, Колян, слухи-то не носи, как муха дерьмо. Бабы дуры с ума сходят, а ты мужик, вроде. Варька сына от меня родила, девка у неё маленькая, мне что – их на голодовку бросить? Прибилась баба, голову прислонила, так пусть живёт. Она вон к Сашку, как родная мать относится, жалеет его. А дуры эти
Иван встал, обошёл нарочно выставленную ногу Коляна и поплелся на двор. Еле ноги он тянул сегодня, в голове гудело, сердце трепыхалось у самого горла, руки дрожали. Заболел что ли, черт знает, хоть бы до вечера дотянуть, работы ещё навалом.
– Ты что, Ванечка? Белый какой, прям как мелом обсыпали. Болит чего?
Варя подхватила Ивана, он почти уже падал в сенях, дотащила до кровати, а силы она оказалась прямо мужицкой, стянула с него одежду, уложила, прикрыла большой ладонью лоб.
– Горишь, милый. Прямо огонь. Ты полежи, я сейчас воды тебе принесу, а потом полечимся. Не боись, я помогу.
Варя метнулась в кухню, Иван прикрыл глаза, чувствуя как качается кровать под ним – туда-сюда, не хуже качелей. Он то проваливался в небытие, то выныривал, комната казалась ему наполненной чем – то густым и клейким, и это густое забивало ему рот и нос, не давало дышать, давило на грудь камнем.
Откуда – то издалека, как через вату до Ивана доносились глухие звуки – где-то плакал ребёнок, что-то падало, разбиваясь, лилась вода. Иногда звуки становились резкими, и тогда они били в воспаленную голову набатом, вызывая боль.
– Ваня. Послушай, Ванюша. Я ненадолго, меня ждут.
Иван с трудом распялил тяжёлые веки и с натугой всматривался в сгустившийся воздух. Там, в глубине комнаты у самого окна стояла Татьянка. Худенькая, в белом платье до колен, с пышными волосами, заплетенными в две косы, она казалась совсем девчонкой. Именно той девочкой – нежной, ласковой, милой, в которую когда-то встретил Иван и влюбился по самые уши.
– Таня… Тань…
Иван хрипел еле слышно, и Таня легко, как мотылёк пересекла комнату, подошла близко. Она положила маленькие ручки на горячие кисти Ивана, вздохнула и по комнате поплыл аромат цветов – ландышей, похоже, нежный, свежий, лёгкий.
– Это ты от дум заболел, Ванечка. От горя, от сомнений, от потерь. Ты винишь себя, в том что случилось, а ты не виноват. Ни в чем не виноват, верь мне. А вот около тебя зло – настоящее, чёрное, берегись её. Будь осторожен.
От каждого слова жены у Ивана как будто лопался ещё и ещё один обруч, удавом стягивающий тело, дышать становилось легче, он уже мог пошевелить руками, пытаясь удержать Таню. Но она потихоньку таяла, исчезала, и вместе с ней рассеивался плотный кисель, набившийся в комнату.
– Пей, Иван. Быстро, залпом, не медли.
Варвара поднесла к его губам кружку с неприятно пахнущим настоем, пихала ее край между его сжатыми губами, а сама всматривалась куда-то в сторону окна, принюхивалась, странно морща нос, как испуганная крыса. У Ивана аж повело внутри от отвращения, уж больно сейчас Варя была похожа на эту тварь.
– Пахнет чем здесь? Что это? Приходил кто?
Варвара рыскала взглядом по углам комнаты, отвлекшись на секунду от кружки, и Иван резко оттолкнул её от себя, и, почувствовав силы, встал.