Настоящая жизнь

Дьедоне Аделин

Когда мороженщик протянул Жилю его рожок клубника-ваниль, я посмотрела на его руки. Мне нравится смотреть на руки стариков – представлять себе, что такое тонкое, детальное устройство превращает их в отдельный механизм, что эти руки слушаются пожилого месье сами собой, никогда не подводя. Эта иллюзия внушала мне веру в нечто такое, что не выразить словами. Но это нечто меня успокаивало. И потом они были красивые. Тоненькая кожа обтягивала суставы, голубые вены бежали по запястьям, как ручьи.

Мороженщик поглядел на меня, улыбаясь одними глазами, и спросил:

– А тебе, маленький волчонок?

Он обращался ко мне. Заготовленный ответ уже пять

минут вертелся у меня в голове. Не знаю уж почему, но, когда я просила мороженое, я не любила импровизировать. Мне обязательно нужно было, чтобы кто-то стоял в очереди передо мной, тогда у меня появлялось время выбрать то, что я хочу, и правильно построить фразу. Чтобы она вылетела бойко, без колебаний. Сегодня мы были в очереди последними, все остальные дети уже получили свое мороженое и ушли.

– Шоколад-страчателла в рожке с кремом шантильи, пожалуйста, месье.

– С кремом шантильи, мадемуазель! Уж конечно…

Он подмигнул мне при слове «шантильи», чтобы подтвердить, что это наш с ним секрет.

Тогда его руки, два верных пса, принялись за работу, вновь, в стотысячный раз, повторяя свой маленький танец. Рожок, ложечка для мороженого, шарик шоколадного, бокал теплой воды, шарик страчателлы, сифон… Настоящий сифон, с домашним кремом шантильи.

Старик склонился, чтобы положить изящный завиток крема поверх моих шариков. Его большие голубые глаза широко открыты, взгляд прикован к воздушной спирали, щека его почти касается сифона, жесты – точны и грациозны. Рука – совсем рядом с лицом. В тот самый момент, когда он укладывал последний мазок крема, в тот самый момент, когда его палец почти ослабил давление на кнопку, в тот самый момент, когда старик уже собирался выпрямиться, сифон взорвался. Бабах. Я помню шум. Прежде всего меня испугал шум. Стены домов в Демо сотряслись от него. Мое сердце замерло и на миг перестало биться. Взрыв, казалось, было слышно даже в глубине леса Повешенных детей, возле самого дома Моники. А потом я увидела лицо милого пожилого месье. Сифон врезался в него, как машина в фасад здания. Снесло буквально половину. Лысый череп остался нетронутым. Но лицо представляло собой месиво из костей и мяса. Остался только один глаз в орбите. Я хорошо его рассмотрела. У меня было время это сделать. В нем застыло удивленное выражение, в этом глазу. Старик еще две секунды стоял на ногах, словно телу нужно было привыкнуть к мысли, что его венчает месиво из костей и мяса. Потом он рухнул наземь.

Это походило на какую-то глупую шутку. Я даже услышала смех. Но это не был реальный смех. И это был не мой смех, вот уж точно. Думаю, это была сама смерть. Или судьба. Или что-то подобное, что-то огромное, гораздо больше, чем я. Сверхъестественная сила, которая все решает и которая была в этот день шаловливо настроена. Она решила немного посмеяться над лицом старика.

А потом я уже ничего не помню. Я закричала. Прибежали люди. Они кричали тоже. Пришел отец. Жиль стоял на месте не шевелясь. Его огромные глаза были широко распахнуты, маленькая ручка стискивала рожок с мороженым клубника-ваниль.

Какого-то мужчину вырвало дыней с пармской ветчиной.

Прибыла «Скорая помощь», за ней санитары.

Отец отвел нас домой. По дороге мы молчали.

Мать подметала перед клеткой Коко.

Отец вновь уселся на свое место перед телевизором.

Я взяла Жиля за руку и отвела в загон к козочкам. Глядя в одну точку и приоткрыв рот, он шел за мной как сомнамбула.

Все казалось мне каким-то нереальным. Сад, бассейн, розмарин, наступающая ночь. Или, вернее,

все выглядело озаренным какой-то новой реальностью. Дикой реальностью мяса и крови, боли и безжалостного, прямолинейного хода времени. И главное, эта реальность принадлежала той силе, чей смех я услышала, когда старик свалился на пол. Этот смех, который звучал из ниоткуда. Смех, который был везде, во всем, так же как эта сила. Она могла отыскать меня где угодно.

Никуда не спрячешься. А раз я не могу спрятаться, ничего не существует. Ничего, кроме крови и ужаса.

Я захотела пойти к козочкам, поскольку надеялась, что их травоядная невозмутимость как-то вернет меня к реальности и успокоит.

Они втроем паслись в загоне. На ветвях вишни сидели несколько попугаев. Ничто больше не имело смысла. Моя реальность рассыпалась в прах. Головокружительное небытие, выхода из которого не видно. Настолько осязаемое небытие, что я чувствовала, как его пол, стены и потолок давят на меня. Меня охватила жуткая паника, я задыхалась. Мне так хотелось, чтобы кто-то взрослый взял меня за руку и отвел в кровать. Восстановил прежние реперы в моем существовании. Объяснил мне, что у этого дня будет завтра, а потом послезавтра, и со временем моя жизнь обретет прежний вид. Что ужас и кровь постепенно забудутся.

Но никто не пришел.

Попугаи ели вишни, которые еще не успели созреть.

Жиль стоял рядом, по-прежнему – с открытым ртом и выпученными глазами, стиснув в кулачке рожок с потеками растаявшего клубничного и ванильного мороженого.

Я сказала себе, что раз уж никто не отведет меня за руку в постель, я могу сделать это для Жиля. Мне хотелось поговорить с ним, успокоить, но я не могла произнести ни слова. Страх все еще сковывал мое горло. Я отвела его в свою комнату, и мы вдвоем улеглись в кровать. Окно выходило в сад, на загон с козами и на лес. Ветер качал дуб, и его тень плясала на полу комнаты.

Я не могла уснуть. В какой-то момент я услышала, как мать поднялась в спальню. Через час туда же прошел и отец. Они никогда не шли спать одновременно. Но всегда спали в одной постели. Я думаю, этот обычай входил в пакет «нормальная семья», как и совместные обеды. Я иногда задавалась вопросом, бывают ли между ними моменты нежности. Как между Жилем и мной, например. Я желала им чего-то подобного, но не слишком в это верила. Невозможно представить себе жизнь без нежности, особенно в такие вечера, как этот.

Я смотрела, как каждая следующая секунда прогоняет предыдущую на моем радиобудильнике. Они казались все более долгими. Меня тошнило. Но не хотелось вставать, ведь я могла разбудить Жиля, если он уже заснул. Он повернулся ко мне спиной, и я не видела его глаз.

К пяти часам утра меня что-то поманило наружу, сработала интуиция.

Я спустилась в сад. Темнота пугала меня больше, чем обычно. Я представляла себе Жутких Существ, таящихся в сумраке под деревьями, и как они готовы сожрать мое лицо, чтобы оно походило на лицо того мороженщика.

Я дошла до загона с козочками.

Мускатка стояла несколько в стороне. Под ее хвостом появился длинный слизистый след. ***

Я вернулась в свою спальню.

«Жиль, детишки уже на подходе».

Эти слова – первые, которые я произнесла с того момента, как заказала мороженое с шантильи, – прозвучали как-то странно. Словно прилетели из прежнего, исчезнувшего мира.

Жиль никак не отреагировал.

Я пошла и разбудила мать, она сразу очень возбудилась и побежала вниз.